— Рановато, баб Нюр, — хмыкнул Егор в тарелку с борщом. — Что там делать?
Баб Нюра цокнула языком, всплеснула руками.
— Ох и мастер же ты зубы заговаривать! Ты кушай-кушай, Егорушка, а то кожа да кости. Хлебушка ещё возьми… Всё хорошо у вас?
— Вроде… — ответил он неопределенно. Здесь тоже рановато что-то конкретное говорить, да и – боги, неужели сейчас всерьез об этом подумалось? – сглазить страшно.
— Вот и славненько… Славненько… Молодцы… — закивала баб Нюра, продолжая светло улыбаться. — Знало моё сердце, так и будет! А как же ещё? Ты свой выбор давно сделал.
«Да?..»
Егор в замешательстве уставился на свою собеседницу. Вот оно что, оказывается? Давно? Очень интересно. В таком случае… Хотя бы намёк какой-то на «сделанный выбор» нельзя было дать, нет? На годик-второй пораньше?
Сердце уже знало ответ. Нельзя.
— Всему свое время. Сам должен был понять, — склонив голову к плечу, меж тем изрекла баб Нюра.
Не бабушка, а Штирлиц какой-то. В пёстром халате, что так нежно любят все до одной бабушки на свете. Воскресший Нострадамус. Что ещё ей известно, интересно?
— Ну, раз дело приняло такой оборот, может быть, следует всё же ей правду узнать? — чуть подумав, осторожно поинтересовалась она. — Как ты считаешь?
«Вы о тогда? Или о совсем тогда?»
Вряд ли баб Нюра говорила сейчас о его детстве. Она в курсе всей его подноготной, мама в ней – на тот момент еще работающем педагоге – нашла понимающую душу и бегала за советами. Но в личном общении баб Нюра больную тему старалась не трогать. Надо бы уточнить.
— Вы о… детском доме?
— Нет, мальчик мой, — тягостно вздохнула баб Нюра. — О детском доме ты ей расскажи обязательно… Я о другом…
«Уже рассказал… Нет»
— Нет, — настала очередь Егора головой качать. — Не хочу портить их с тёть Надей отношения. Тогда я решил сам.
— Это ты думаешь, что сам решил, святая простота, — проскрипела баб Нюра. Её голос всегда становился скрипучим, когда она расстраивалась. — Дело твоё, Егор. Но ты поверь старой, такие вещи не забываются. И Ульяша пусть простила, но не поняла и не забыла. И продолжает мыслями туда возвращаться, хоть всё уже быльём поросло. А ты чужие грехи на себя берёшь.
Замолкла, сверля его настойчивым взглядом, призванным, видимо, убедить в своей правоте. В ответ Егор молча сообщал ей, что тема не обсуждается. Они бы так могли долго друг с другом «разговаривать», но баб Нюра наконец сдалась.
— Приходи ко мне завтра вечером. Посидим, помянем семью твою, Царствие им Небесное.
«Хм-м-м… Ну…»
Вот как отказаться?
— Ладно. Около восьми загляну, — ответил Егор, нарушая наставшую тишину. Вообще-то он планировал завтрашний вечер в гордом одиночестве провести, но баб Нюре разве откажешь? Как? Открыв приложение с картой города, оценил загруженность дорог, бросил взгляд на часы. — Вам пора уже, наверное, выезжать? Минут десять на сборы у вас, и я такси закажу.
— Ой, батюшки! — воскликнула баб Нюра. — И то правда! Сколько тебе со мной забот!
— Это не заботы, — Егор выдавил из себя кривую улыбку. — Это вложение в будущие борщи.
В борщи, угу. Конечно. «Свои» ему нужны как воздух. Они – его спасательный круг, они – обещание, что не всё с ним потеряно. По сути, это вложение в собственную внутреннюю тишину, в возможность когда угодно вернуться в тепло, под лучи света. Ощутить себя нужным, кому-то важным, чем-то полезным. По большому счету… положа руку на сердце… получается, он делает всё это ради себя. Страшится остаться без протянутой близкими руки.
Люди – они эгоисты.
— Разве могла я когда-то подумать, что соседский мальчик будет делать для меня больше, чем сын и внуки вместе взятые? — вздохнула баб Нюра, словно мысли читая. — От них и звонка не дождешься.
Сын у баб Нюры в Питер тридцать лет назад работать переехал и так там и осел. А дети его по миру разлетелись: работают, переженились, своих завели. Муж её умер давно. Вот и вышло, что свой век ей приходится доживать в компании кота Тимошки и пятнадцати горшков герани. И «соседского мальчика».
— Оформлю дарственную на квартиру… — пробормотала она. — Продашь, дом купите, заживете… Детиш..
— Давайте не чудите, баб Нюр, — перебил её Егор, резко поднимаясь со стула. Внутри вдруг вспыхнуло раздражение. Эти разговоры про дарственную он уже не впервые слышал, и не нравились они ему. Он на своих-то восьмидесяти квадратах не знал порой, куда себя приткнуть, на какую стену лезть, зачем ему чужие? Люди – они эгоисты, но не до такой же степени. Не ради же квадратов всё… — Вам ещё жить и жить.
Что до «детишек»… «Детишек»…
«А вдруг всё-таки да?.. И молчит… Да не может быть!»
— Не обижайся, Егорушка! — испуганно запричитала баб Нюра. — Знаю я, что не надо тебе. Мне надо, понимаешь? Спокойнее мне так за тебя будет. Буду знать, что как следует отблагодарила, — «Отблагодарили? Вы? Меня? Вы серьезно?!» — Ты ж у меня ни копейки не взял! Из собственного кармана всё.
«Заканчивайте…»
Мысли завихрились, сменяя друг друга – успевай осознавать и реагировать. Это он не знал, чем платить баб Нюре за её душевность, заботу и доброту. Эти «копейки» – ничто, бумажки замусоленные, херня. Зачем ещё они нужны? Он всё вытрясти из карманов готов, лишь бы её руки были распахнуты навстречу как можно дольше. Что тут обсуждать, о чём вообще она толкует? Что за маразм? Еще чуть-чуть, и наговорит ей чего-нибудь, и давление у неё от волнения подскочит в небеса.
Поднявшийся внутри протест грозил прорваться в голосе, и все усилия сейчас оказались брошены на то, чтобы себя не выдать.
— Закрыли тему, баб Нюр. Завещайте какой-нибудь благотворительной организации, если родным отдавать не хотите. Детскому дому. Приюту для животных. Хоспису. Вариантов масса. А мне своего за глаза хватает. Всё, я вызываю машину, собирайтесь.
Баб Нюра расстроенно цокнула и, покачав головой, отправилась в большую комнату. Через десять минут она сядет в такси, которое доставит её до клиники. Где сегодня у неё то ли три, то ли четыре записи. Затаскают опять по кабинетам… Но лишь бы результат был. И ему пора, работа не ждет.
— Не забудьте набрать, как закончите! — крикнул Егор уже из коридора. — До дома вызову. Ну и расскажете заодно, что да как.
— Как королевишну меня катаешь, — донеслось из комнаты. — На личной карете!
«Ну а как? Не на общественном транспорте же через полгорода…»
— Личную карету я вам не предлагаю, — усмехнулся Егор. Воображение тут же нарисовало баб Нюру на «Ямахе». Вторым номером. В шлеме. — Вам такой экспириенс{?}[опыт (англ.)] по душе не придётся.
— Как-как ты сказал? Повтори…
— Говорю: хорошего дня, баб Нюр. Звоните. Я ушёл.
..
«Личная карета» завелась с первой попытки. Егор обхлопал себя по карманам и по привычке заглянул в рюкзак с фототехникой, на всякий случай всё же проверяя содержимое. На работу настроиться пока так и не удалось: все мысли вертелись вокруг догадки, которая хоть и была наречена бредовой, а из головы выветриваться не спешила. Предположения наслаивались одно на другое, и душа металась. Ну существует же вероятность, пусть минимальная? Ну могла она как-то это ощутить спустя несколько дней? Чисто теоретически? Интуитивно? А когда тесты такое начинают показывать? Сразу или нет?
Чувствовал: пока не выяснит, попал ли в этот раз в цель или вновь промазал, ни спать не сможет, ни работать – пойдут все процессы по одному известному месту. В башке-то полный швах, каша из вопросов к ней и себе. В таком состоянии даже на дороге сосредоточиться проблематично, не то что на всём остальном. Ему мерещатся пяточки…
14:25 Кому: Уля: Ты ведь уже сказала бы, если бы что-то критично важное? Да?
14:26 От кого: Уля: Конечно! :)) Если бы прям трындец важное, меня бы уже сто раз прорвало. Это, конечно, тоже важное, но по-другому. Не ломай голову, приеду – скажу :)
«Еще и смайлики… Значит, нет…»
Рука с телефоном медленно опустилась, и растерянный взгляд зацепился за пустоту. Замершую грудную клетку обдало холодом, а мозг словно на мгновение выключился и вновь запустился. Что это?.. Отсветы разочарования? Он засёк… На секунду, на полсекунды внутри вспыхнуло и растворилось…
