Мелисса Дэйли - Молли и кошачье кафе

В последующие месяцы нам с Марджери не раз приходилось проделывать нечто подобное. У меня вошло в привычку внимательно следить за движениями хозяйки и быть начеку, если она собиралась сделать что-нибудь необычное – положить очки в морозилку или оставить ключи от дома на полочке в ванной. Когда Марджери впадала в отчаяние – а это неизбежно происходило в таких случаях, – я помогала ей восстановить привычный ход вещей, мяукая там, где находилась пропажа. Сначала я воспринимала это как нашу веселую игру и приходила в восторг от собственной наблюдательности, но со временем стала замечать, что моей хозяйке она не доставляет такого же удовольствия. Наоборот, Марджери огорчалась и раздражалась, браня себя за глупость.

В нашей жизни как будто ничего не изменилось. Марджери все так же хлопотала по хозяйству, наводила порядок, вытирала пыль, а я дремала на диване. Я помогала ей решать кроссворды: сидела рядом и ловила лапой ручку, пока хозяйка заполняла пустые квадратики. Но улыбка все реже и реже появлялась на ее лице, а иной раз я обнаруживала, что она сидит в кресле и плачет, отвернувшись к окну. Я изо всех сил старалась ее утешить, терлась о ее щеку, мурлыча во весь голос, но догадывалась: что-то идет не так, и не в моих силах это исправить.

Провалы в памяти, недоумение и растерянность, тревоги, потерянные чековые книжки и поиски ключей, положенных не на свое место. Поначалу это случалось от случая к случаю, потом стало повторяться все чаще, пока, наконец, не стало обычным делом. Не помогала даже моя наблюдательность – Марджери, казалось, теряла контроль над обычными, повседневными вещами, которые составляли основу ее жизни. Нашей жизни.

В тот день, поставив чистую кастрюлю в нужный шкаф, Марджери прошла в гостиную и включила телевизор. Мне бы следовало свернуться рядышком, и мы – два друга, которым не нужны слова, – скоротали бы вечер вместе, но я была голодна и по опыту знала: не стоит надеяться, что Марджери вспомнит обо мне и покормит. Я презрительно фыркнула на холодное пюре, глыбой застывшее в моей мисочке, выскользнула в кошачью дверцу и отправилась ловить грызунов к ужину.

Домой я в тот вечер вернулась поздно, Марджери уже легла. Я по своему обыкновению обошла перед сном весь дом, проверяя, все ли окна закрыты, заперта ли входная дверь и не забыла ли хозяйка выключить плиту. Убедившись, что дом в порядке и можно спать спокойно, я свернулась калачиком на диване и сладко уснула.

Утром я умывалась на подоконнике в гостиной, прислушиваясь, как наверху, в спальне, медленно передвигается моя хозяйка, одеваясь и причесываясь. Я очень надеялась, что сегодня у нас с Марджери выдастся хороший денек – она не будет то и дело ударяться в плач и не забудет предложить мне завтрак. Услыхав острожные шаги на лестнице, я спрыгнула с подоконника.

Чтобы убедиться, что моя хозяйка смогла успешно преодолеть поворот в конце лестничного марша, я выбежала из гостиной, держа хвост трубой. Радостно курлыкнув: «Привет!», я потерлась о ее ноги.

– Ах! – воскликнула Марджери.

В ответ я замурлыкала.

– Ты кто? – спросила она. Я подняла глаза и увидела на лице у Марджери привычную растерянность. Она недоуменно хмурила брови.

Я мяукнула ей в ответ. «Я же Молли, – пыталась сказать я. – Твоя кошка!»

Марджери склонила голову набок, озадаченно рассматривая. Мне ужасно хотелось, чтобы она узнала меня, назвала по имени, и со смехом уверила, что никогда больше не забудет, кто я такая.

– Ты, видно, забежала с улицы, кисонька? Тебе нужно домой. Хозяева, должно быть, сбились с ног, разыскивая тебя.

Марджери подошла к двери, взяла ключи – накануне вечером я проследила, чтобы они заняли свое место на полке. Затем неторопливо отперла замок и, повозившись с цепочкой, распахнула дверь настежь. Потом хозяйка улыбнулась мне, явно ожидая, что я обрадуюсь свободе. А я, подергивая хвостом, замерла на коврике в прихожей.

– Ну, что же ты, иди. Ступай домой, пока не проголодалась.

У меня отчаянно защипало в глазах. Меня частенько сбивало с толку и раздражало то, что Марджери все путает, но стоило лишь увидеть огорчение на ее лице, как мое сердце сжималось от жалости к ней. Но еще никогда мне не было так больно, как сейчас. Она не узнавала меня. Я смотрела ей в глаза и видела не любовь, а лишь непонимание. Как же было горько чувствовать себя чужой в собственном доме!

Мне не хотелось, чтобы Марджери видела, как я страдаю, поэтому я отвернулась и, понурив голову, поплелась к двери.

У Марджери случались и хорошие, и плохие дни. Правда, плохих становилось все больше. Я привыкла и перестала обижаться, когда она не могла вспомнить мое имя или даже напрочь забывала о моем существовании, пока я, отчаявшись, не начинала завывать от голода. Мне казалось, что Марджери как будто исчезает, уплывает куда-то, словно ее затягивает в воронку беспамятства. Она и внешне теперь казалась маленькой и такой хрупкой, что, когда она, пошатываясь, карабкалась вечером по лестнице, у меня от волнения вставала дыбом шерсть на загривке.

Сын Марджери стал чаще к нам наведываться. Невысокий, жилистый, он вечно куда-то спешил, прямо подпрыгивал от нетерпения. Я не испытывала к нему особого расположения, возможно, просто потому, что не успевала присмотреться. К тому же, хотя Марджери и радовалась его визитам, его взвинченность будоражила ее, а это не шло ей на пользу. Мне хотелось, чтобы он успокоился, расслабился и уделил какое-то время матери, не показывая всем своим видом, что ему давно пора быть где-то еще. Я пыталась повлиять на него, вскакивала ему на колени всякий раз, как он присядет, но этот торопыга всегда с раздражением меня спихивал. Мне приходилось ретироваться в противоположный конец комнаты и демонстрировать ему свое неодобрение на расстоянии.

– Ну, как дела, мамуля? За здоровьем следишь?

– Ах, да, да, у меня все прекрасно. Спасибо, Дэвид. А как…?

Марджери растерянно замерла, не в силах припомнить имя невестки.

– Пэт в порядке, спасибо, мам. Дети тоже нормально. Надеюсь. Я их почти не вижу в последнее время, честно говоря.

Я снова отметила, как замешкалась моя хозяйка, отчаянно пытаясь вспомнить, кто такие «дети» (ее внуки). Но Дэвид не обратил ни малейшего внимания на ее затруднения и продолжал болтать о семье и работе, уверенный, что Марджери в курсе всех подробностей его жизни. Она вежливо улыбалась, стараясь не упустить нить разговора.

Марджери всегда страшно расстраивал момент прощания с сыном, и я знала, что после ухода Дэвида она будет плакать. Даже мне она не могла высказать все, что чувствует, но я всегда старалась утешить ее. Я прижималась к Марджери, она начинала меня гладить, и потихоньку успокаивалась.