– Получается, сейчас я дерну стоп-кран! – не к месту развеселилась Катерина. – И наверное, мне еще влетит за нарушение порядка, как это обычно и бывает. Ну и наплевать!
Она пристроила на колени сумку, достала приготовленный лист бумаги, ручку, подложила для удобства блокнот и, изогнувшись, принялась добросовестно переписывать текст, висевший на стене у нее над головой. Через пять минут она уже перечитывала довольно, надо признать, корявые и малоразборчивые буквы – почерк у нее всегда был еще тот, и с тех пор как интервью стали записывать на диктофон, а тексты набирать на компьютерах, она утеряла последние навыки рукописного творчества. Зато еще не родился тот человек, который смог бы прочитать записи в ее блокноте! Она и сама порой не могла и писала тексты по памяти. Герои ее заметок, наверное, тоже не помнили, что они говорили, потому что претензий никогда не было – одни благодарности. Итак… « Исковое заявление о расторжении брака. Я вступила в брак с ответчиком… От данного брака имеется дочь… Наша семейная жизнь не сложилась, брачные отношения прекращены с… (а вам-то какое дело, спрашивается?!)… Споров о совместно нажитом имуществе у нас нет. Соглашение о воспитании и содержании ребенка между нами достигнуто… Прошу расторгнуть брак между мной и ответчиком… Подпись. Приложение (список документов) »… Так, вроде бы все правильно.
– Девушка, вы разводиться? – заинтересованно подсунулась к ней дама с волосами, выкрашенными в столь радикально-белый цвет, что главная блондинка всех времен и народов Мэрилин Монро, увидев ее, еще раз умерла бы от зависти. За дамой Катерина несколько минут назад заняла очередь.
– Нет, я с соседями сужусь! – желчно пояснила Катерина, и тетка немедленно отстала от греха подальше.
Умело и легко расспрашивая других, Катерина терпеть не могла, когда задавали вопросы ей. И она всегда удивлялась в глубине души – зачем люди рассказывают журналисту все то, что не предназначено для посторонних, чтобы она написала об этом в газете с большим тиражом. Если бы журналист пришел к ней и стал расспрашивать о ее личной жизни, она непременно наврала бы ему с три короба. С кем распрощалась я – вас не касается!
Дверь с табличкой «Судья Сабельникова Янина Кузьминична» и пришпиленным листочком, загодя предупреждавшим, что «судья справок не дает», открылась, и оттуда задом, на ходу заканчивая разговор с невидимой Яниной Кузьминичной, выдвинулся… ее начальник, заместитель редактора областной газеты «Столица Урала» Бабин Евгений Николаевич собственной персоной. То есть это он с девяти утра и до подписания номера в печать Евгений Николаевич, во всяком случае, в присутствии посторонних, а до и после просто Женька, потому что они были однокурсниками, только Женя Бабин делал карьеру быстро и целенаправленно, а она витала в эмпиреях. В результате их отношения в рабочее время строились по плодотворному принципу «Ты – начальник, я – дурак», который взяла на вооружение Катерина и который почему-то очень бесил Евгения Николаевича.
– Почему ты со мной не споришь? – кипятился он, подписывая ее очередной текст. – Все бьются за каждую строчку, а ты киваешь, да? Тебя устраивает моя правка? Я заголовок поменял и врезку сделал. Сократил до ста восьмидесяти строк. Или тебе наплевать на мое мнение?
«В общем, да, наплевать, конечно, и спорить с тобой все равно бесполезно, ты же уверен, что ты – самый крутой журналист на свете, а остальные так… доучиваются на ходу», – мысленно соглашалась Катерина, но вслух сообщала, по возможности искренне глядя в глаза:
– Вполне устраивает. Раз ты, Евгений Николаевич, замредактора, тебе виднее, что править. Была бы я замом – я бы тебя правила. Да не пугайся, я не сильно бы. Так, чуть-чуть по стилю. Он у тебя кондовый немножко, так в восьмидесятые писали. А вообще ты очень хорошо пишешь. Вот мне хоть экономика по барабану, а я тебя всегда читаю.
Возмущенный Евгений Николаевич сворачивал дискуссию, опасаясь узнать о себе еще что-нибудь малоприятное: Катерина всегда умела отвесить такой комплимент, что не знаешь, то ли похвалили тебя, то ли над тобой же и посмеялись. Но зато когда на Восьмое марта редакционные мужчины сочиняли традиционные поздравительные стихи для дам, он мгновенно родил убийственно-язвительный, как ему казалось, экспромт:
– Про Титову Катерину нету рифмы никакой – та сама заложит мину и отправит на покой!
Но вопреки ожиданиям Титова Катерина намека на свой противный характер в стихах не усмотрела, напротив, очень смеялась и даже полезла целоваться. Прочие дамы ревниво признали, что стих вышел не дежурный, обязаловки ради, а от души и со смыслом. На этом фоне их откровенно обидело голословное обещание мужской части коллектива «преклонить колена перед Леной, Таней с Таней, снова Леной и Натальей», тем более что дальше шло про «Ксюш – четыре, Юли – две и вновь Наташа, Ира где?». Помянутые всуе четыре Ксюши и Ира обиделись особенно.
– Ты чего тут? – невежливо спросил ее Евгений Николаевич, от неожиданности продолжая загораживать собой дверной проем.
Принципиальная блондинка, возмущенно фыркнув – нашел место глазки строить, да еще этой злыдне! – решительно отодвинула его и протиснулась в кабинет.
– Да так… – исчерпывающе ответила Катерина.
– Понятно, – кивнул бывший однокурсник и нынешний начальник. – Потом твоя очередь? Я тебя в машине подожду.
Конечно, понятно, думала Катерина, оставшись сидеть перед заветной дверью в гордом одиночестве. Чего ж тут непонятного-то? Сначала они с Бабиным учились на одном курсе, потом получили квартиры в доме, который построил для журналистов губернатор накануне выборов, Бабины – на пятом, а Титовы – на седьмом. С его женой, Светкой, Катерина как-то сразу подружилась, еще когда они все ходили в женихах-невестах, поэтому Катерине про Евгения Николаевича тоже все было понятно. И вообще, гораздо проще утаить в мешке шило, чем какую-нибудь информацию в дружном редакционном коллективе, всеми делами которого ведает секретарша Танечка, а часть сотрудников еще и прописана по одному адресу. Поэтому относительно личной жизни коллег всем все всегда было понятно.
– Ты что – тоже разводиться? – приступил к делу Бабин, как только Катерина плюхнулась на сиденье редакционной машины и шофер Иван Семенович нахально – штопором – вкрутился в ближайшую пробку. – И на когда тебе назначили?
– На четырнадцатое февраля, на одиннадцать пятнадцать, – отрапортовала Катерина.
– А мне на одиннадцать ровно. Вот ведь свинство какое – у человека жизнь ломается, а ему на все про все – пятнадцать минут, – печально покрутил головой Бабин.
