Ее пальцы пошарили в белесом рыбьем брюхе и вытащили оттуда клубок внутренностей.
— Вроде тебе не нравятся мои рыбы. — Отец порылся в кучке рыбьих потрохов. — Гляди, Рекс. Сейчас покажу тебе, как смастерить воздушный шар.
— Взаправдашний, папа?
Отец расправил липкий комочек, приложил к губам и — ух ты! — отливая на раннем солнце, полупрозрачный, сероватый, у них на глазах стал надуваться воздушный шар.
— Ой-ой… Можно я тоже, папа? — едва дыша, спросил он.
— Какой вопрос. — Отец протянул ему комочек внутренностей.
— А это чего, папа?
— Это рыбий пузырь, — объяснил отец. — Ну давай. Дуй в него…
Он поднес к губам кусочек рыбьей плоти и остановился, наморщив нос от запаха, потом подул, и съеженный комок стал раздуваться.
— Глядите! — крикнул он во все горло. — Я надул рыбий пуп! — Мальчик постоял, любуясь своим шаром. — А сейчас надую большой-большой, — объявил он и, взяв еще один пузырь, принялся дуть в него что есть мочи. Дрожа от возбуждения, он надувал один пузырь за другим, мать едва поспевала потрошить рыбу. — Смотрите, какой пуп! — взывал он, поднимая высоко над головой накачанный воздухом шар.
— Да не пуп, — сказал отец. — Пузырь.
— Откуда ты взял, что это пуп? — спросила мать.
— Сам не знаю, — буркнул он и принялся изо всех сил надувать новый.
А в голове у него смутно маячил образ миссис Браун, когда она ждала ребенка, и то место, где пупок, у нее оттопырилось, раздулось, совсем как эти шары.
— Я надуваю рыбий пуп, вот здорово, — подпевал он себе.
— Пузырь же, говорят тебе, — весело поправил его отец.
Спустя немного, когда отец уже ушел в свое похоронное бюро, Рекс, прихватив пригоршню рыбьих пузырей, вышел на улицу, к приятелям.
— Глядите, как я сейчас надую рыбий пуп! — крикнул он им.
Тони придирчиво следил, как приятель накачивает воздухом пузырь.
— А-а, знаю, — сказал он пренебрежительно. — Только какой это пуп, это пузырь.
Его поддержали Зик и Сэм, но Рекс и слушать не хотел о том, что пузырь называется пузырем.
— Нет, пуп, — упрямо повторял он.
— Сам ты ПУП, — выкрикнул Тони, складываясь пополам от смеха.
— РЫБИЙ ПУП! РЫБИЙ ПУП! — взвизгнул, дразня его, Сэм.
— РЫБИЙ ПУП! — вступил в презрительный хор голос Зика.
Он ошарашенно поглядел на хохочущие лица насмешников, повернулся и, жестоко обиженный, с ревом пустился домой. Так он получил прозвище, кличку, приставшую к нему на всю жизнь, она увязалась за ним в школу, прокралась в церковь, тащилась за ним по широким земным океанам, словно жестянка, привязанная к хвосту дворняги. Скоро он к ней привык, а со временем уж и не вспомнил бы, откуда она повелась. Просто он стал Рыбий Пуп и отзывался на это прозвище не раздумывая. Для друзей он постепенно стал Пуп, и все…
В первый раз Пупа послали с поручением в город, и он пробирался по улицам почти что крадучись, стараясь держаться поближе к домам, стать как можно незаметнее. В правом кулаке у него была зажата записка, которую мать доверила ему отнести в похоронное бюро и передать отцу. Эх, и удивится же папа, когда увидит, как сын входит в дверь его заведения совсем один… Когда он проходил мимо какого-то проулка, послышался окрик:
— Эй, малый!
Он остановился, переминаясь с ноги на ногу, не сводя глаз с белого человека, который стоял, разглядывая его. У него за спиной, на земле, стояли на коленях еще трое.
— Слушай, отвяжись ты от негритенка, — сказал один.
— Поди сюда, малый! — позвал его тот, который стоял, выпрямясь во весь рост.
— Нет, сэр, — мотая головой, сказал Пуп.
Сердце у него колотилось. Бежать? Стоять на месте? Отец всегда учил его держаться с белыми почтительно, если уж приведется иметь с ними дело. И вот первый раз в жизни он очутился с ними один на один. Тот, что его позвал, уж двинулся к нему, а он все глядел, топчась на месте, но, когда белый оказался шагах в пяти, круто повернулся и с воплем: «Нет!» — кинулся наутек.
Одним прыжком белый настиг его, схватил, поднял в воздух; он бешено вырывался, чувствуя, что теперь есть все причины сопротивляться.
— Нет! Не хочу!
— Тихо ты, черный! Никто тебя не обидит, — сказал мужчина, опуская его на землю, но все-таки крепко держа за руку.
Он попробовал вывернуться, но белый шевельнул пальцами, и по ладони полоснула боль.
— Мне мама велела…
— Ничего. Всего делов-то на минуту. — Человек говорил отрывисто, сухо, в его голосе не было угрозы.
У него чуть отлегло от сердца. Человек подвел, вернее, подтащил его туда, где на коленях стояли трое, а между ними на земле лежала зеленая горка бумажных денег. Боясь вздохнуть, он смотрел на беспросветно белую белизну их кожи, на серые, голубые, карие глаза, на волосы у них на голове, черные, рыжеватые, белобрысые. Никогда еще он не видал белых людей так близко, они были похожи на заводных кукол, только огромные, и угадать, как они поведут себя, было невозможно.
— Нед, отпусти ты, Христа ради, ниггера, — брезгливо процедил один.
— Он мне принесет удачу, этот черный, — сказал человек, который держал его за руку. — Он маленький, он еще не играл в кости. — Человек наклонился к нему и спросил: — В кости играл когда, черный?
Рыбий Пуп смотрел в голубые глаза, и ничего по ним нельзя было разобрать. Не очень понимая, что значит играть в кости, он решил на всякий случай отмолчаться.
— Язык проглотил, черный?
— Н-не, сэр, не знаю я, какие еще кости. — Он с трудом подбирал слова.
— Как раз что надо. Будешь кидать за меня.
— Нет, сэр, — пролепетал он.
— Не нет, а да, — сказал белый.
— Да, сэр, — поправился Пуп.
— Ниггеры на свет родятся с фартом. Ты еще не играл в кости, стало быть, весь твой фарт при тебе, непочатый. Вот я и позаимствую чуток.
— Я домой хочу, — разрыдался он.
— Вот тебе пятак, черный, — сказал человек.
Он протянул монетку, и потоки слез обратились в ручейки. Когда тебе дарят пятаки, тебя наверняка не обидят, во всяком случае, те, кто его одарял пятаками, не обижали его никогда.
— Тебе годов-то сколько, черный? — спросил человек.
— Шесть, — шепотом ответил он.
— Тогда твой фарт при тебе, целехонький.
Пуп сморгнул слезу; что-то в нем было нехорошее, в этом слове «фарт», чем-то оно перекликалось с другим словом, которое один мальчик сказал при нем в школе, а учитель потом вымыл этому мальчику рот с мылом. Он попробовал отвертеться:
