Как часто, глядя на мирный немецкий пейзаж, у Гюнтера ныло сердце! Потому что это была единственная картина, доставшаяся ему в наследство от деда. Его дед, Генрих Шнейдер, все свои сбережения вложивший в живопись, слыл известным в Германии коллекционером. В его собрании имелись полотна известных художников. «Жаркий полдень на берегу озера» был оценен в пять тысяч долларов, и это — лишь капля в море из собранных дедом сокровищ.
Увы, после войны коллекция бесследно исчезла. Со слов отца, который мало интересовался искусством, Генрих понял, что картины были увезены в Россию. Называлась даже фамилия советского генерала, причастного к этому: Петр Краснин. И всё. Кроме списка утраченных полотен (неполного и с трудом восстановленного), больше никаких сведений у Шнейдера не было. Он пытался отыскать следы русского военачальника, но безуспешно. Накупил военных справочников и мемуаров, но ни в одном из них фамилия Краснина не упоминалась.
Не обнаружив следов генерала, неудачливый наследник решил действовать по-другому: известные полотна должны где-то всплыть. Находясь в России, он без устали посещал выставки и вернисажи, свел знакомство с продавцами художественных салонов, но это тоже не принесло результатов. Вывезенные картины как в воду канули. Дело зашло в тупик. Пришлось возвращаться к тому, с чего начал — с поисков генерала Краснина.
В конце концов он решился подключить к делу Дмитрия Лидмана. Сделал это Гюнтер неохотно, Лидман — партнер неплохой, но человек очень скользкий, как бы карты ему не спутал. А с другой стороны, чем он рискует? Иностранцу в чужой стране нелегко отыскать след человека, тем более что делать это надо деликатно, не привлекая лишнего внимания.
«Сколько лет было этому генералу? — судорожно размышлял немец. — В лучшем случае лет тридцать пять — сорок, значит, помер давно. Отчество не известно, дата и место рождения тоже, к тому же если тот был задействован в каких-то не подлежащих разглашению операциях, то и вовсе дело безнадежное. Нет, без Лидмана никак не обойтись, а он, по всему видать, тот еще пройдоха».
После долгих раздумий Гюнтер, в очередной раз посетив Москву, попросил коллекционера о помощи.
— Дело стоящее? — осторожно поинтересовался Лидман.
— Да как сказать… — попытался уйти от прямого ответа Шнейдер, но, встретив твердый взгляд компаньона, неохотно пояснил: — Там были весьма ценные картины, только вот что осталось, не знаю. Я всегда лелеял мечту — вернуть на родину дедовскую коллекцию.
Лидман сделал вид, что поверил.
— Информации маловато, — покачал головой он. — У нас говорят так: пойди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что. Нужна более точная наводка.
— Но к сожалению…
— Новым владельцам, если они отыщутся, придется заплатить, — осторожно добавил Лидман.
— Разумеется, — нахмурился Шнейдер. — Все будет законно. Я не собираюсь связываться с уголовщиной.
Компаньоны лукавили друг с другом. Они уже не раз проворачивали полузаконные, а то и вовсе нелегальные операции. Главное — не попадаться.
«Темнит немец, осторожничает», — сделал вывод Лидман.
Но на сей раз господин Шнейдер действительно не собирался связываться с уголовщиной. А вот лисье чутье Лидмана не подвело, он понял верно: всей правды компаньон ему не сказал. Они сдержанно распрощались.
Впрочем, господин Лидман зря обвинял партнера в скрытности. Шнейдер и сам тогда толком мало что знал.
Гюнтер родился, когда деда уже не было в живых, а отец… Он вздохнул. Отец про коллекцию знал мало, а после смерти матери и вовсе оказался в сумасшедшем доме. Отрывочные сведения о деде и его состоянии Гюнтер узнал от дальней родственницы чудаковатой Амалии.
— Генрих был очень, очень богатым человеком, — твердила та, жеманно закатывая глаза и явно не одобряя скупость деда. — Все в картины свои вложил. Жену собственную, бабку твою, в черном теле держал, оттого она и померла рано. У-у, много, много денег имел… Жадным был, его Бог наказал.
Из сумбурных рассказов Амалии Гюнтер выяснил, что у деда и впрямь имелось большое состояние, которое он потратил, собирая коллекцию. Шнейдер пытался подсчитать ее тогдашнюю стоимость, сопоставлял с нынешними ценами и — сбивался. Амалия намекала на какие-то особенно дорогие сердцу деда картины, но путалась в рассказах, повторяя одно и то же.
— Картинки, картинки все прятал, — бормотала она. — Все пропало: и картины, и картинки.
Гюнтер хорошо запомнил, что старая женщина именно так и говорила. Почему «картины и картинки»? Он терялся в догадках. Теперь спросить было не у кого. Амалия померла. Наслушавшись о деде, Гюнтер пришел к выводу, что старый Генрих был очень скрытным человеком. Хитрым и скупым. Может, ему удалось спрятать от чужих глаз нечто особо ценное? Спрятать и сохранить.
Вот тогда Гюнтер и заинтересовался всерьез коллекцией, но как ни пытался он отыскать хоть какие-нибудь следы, результат был один и тот же — отрицательный.
Его взгляд остановился на изящной деревянной карандашнице, стоящей на полке. Сколько себя помнил, эта вещица всегда находилась здесь. Ею не пользовались. Гюнтер скривился. Он был не прав, когда говорил, что небольшой пейзаж — единственная память, оставшаяся в наследство от деда. Была еще эта карандашница, занятная поделка, выполненная руками искусных мастеров. Сам Гюнтер был равнодушен к дереву и давно бы ее продал, если бы не память о деде.
— Память… — Он зло засопел. — Кому нужна эта память?
Он подошел к полке и взял карандашницу в руки.
— Ничего особенного. — Он, вертя ее в разные стороны, подошел к окну.
Внимание привлекло неровное основание.
— Да еще и сделана халтурно. — Он поджал губы и небрежно сунул ее на место.
От неловкого движения карандашница упала на пол и развалилась на несколько частей.
— Черт! — выругался Гюнтер.
Он наклонился и стал собирать обломки, прикидывая, как их можно склеить. В расколотом пополам куске дерева в правой части обнаружилось небольшое углубление, выдолбленное в виде пенала. Раньше его скрывала тщательно подогнанная задвижка, отскочившая при ударе.
— Тайник! — вытаращив глаза, прошептал Гюнтер и застыл на месте. — А дед-то и впрямь оказался не промах.
В маленьком тайничке лежала туго свернутая записка. Гюнтер дрожащими руками развернул бумагу.
Записка была написана дедом, он хорошо изучил его четкий почерк с наклоном влево. Бумага пожелтела, а чернила сохранились отлично. Перечислялись названия картин, фамилии художников. Все предельно просто и легко, а он так много сил и времени потратил на то, чтобы восстановить утерянный список!
