Я покачала головой:
– Нет, мы никогда не встречались.
– Ну, теперь уже и не встретитесь. Я слышал, она уже умерла, когда ее вынесли. Там, наверху, ее спальня, – он показал на окно у дальнего угла, выходившее на конюшни. – Там ее и нашли.
И тут пошло-поехало. Перед глазами вдруг предстала Астрид, и я вообразила, как она просыпается среди ночи и видит вокруг своей кровати огненную стену. Интересно, подумала я, какие мысли проносятся в голове, когда видишь подобное? Выпрыгиваешь из постели и стараешься пробиться сквозь нее? Или перед лицом такой опасности вообще перестаешь думать? Каково знать, что через несколько секунд тело охватит нестерпимый жар: плоть загорится, кровь закипит, кости затрещат, захрустят и превратятся в прах? Такие вот мысли теперь будут меня преследовать. Иногда я лежу с открытыми глазами и медленно довожу себя до состояния паники, воображая самую страшную смерть, какая только может выпасть на мою долю. Любимая – авиакатастрофа. Дальше по списку идут кораблекрушения и утопления. Не важно, что я входила в школьную команду по плаванию и сдала экзамен по выживанию. Я обязательно попаду в идеальный шторм, и мне останется лишь покорно утонуть. Еще непременно оборвется лифт, торнадо подхватит мою машину, акулы, таящиеся в заливе, где их сроду не видывали, откусят мне ногу. Я лелеяла все эти вероятности, и не только. Есть еще много, много других…
И, разумеется, всегда остается убийство. Все остальное, конечно, меня только и ждет, но убийство – самое ужасное. Однажды ночью, когда я буду крепко спать, кто-то прокрадется в спальню и задушит меня подушкой. Какая разница, что я живу в Ноттинг-Хилле – в этом районе западного Лондона происходит больше преступлений, чем положено. Во время карнавала Дня отдыха[1] расисты и наркоманы вечно что-нибудь натворят. Два года назад в конце моей улицы даже кого-то зарезали. Я слышу, как на рынке рассказывают об этом. Утром человек открывает дверь и видит на пороге кровь. По-моему, не важно, что мой район – «фешенебельный». Ну, стекаются сюда туристы по субботам, и что? Ни в одном путеводителе не написано, что бок о бок со знаменитостями – приверженцами экологически чистых продуктов и завсегдатаями огромного количества роскошных баров и кафе, которые повыскакивали всюду, как грибы после дождя, – живут наркоманы, проститутки и торговцы наркотиками, вооруженные до зубов. Единственный ключ – крошащийся фасад притона, примыкающего к особняку миллионера.
Я выросла вместе с людьми, живущими через улицу от меня. Раньше по субботам мы играли с ними в классики, а теперь они день-деньской греют кокаин в растворе пищевой соды, ждут, когда вода испарится и получится чистый наркотик. Часто по ночам я слышу, как над головой парят полицейские вертолеты, и понимаю, что опять кого-то укокошили. Я изо всех сил стараюсь не обращать внимания на вертолеты и опасность, запираюсь дома и притворяюсь, будто все спокойно. Знаю, я веду себя как безответственный страус, прячущий голову в песок, но стоит мне впустить в свой мирок хоть каплю реальности, моя фантазия начинает буйствовать, переходя все границы.
Вот почему смерть моей соседки Астрид не на шутку меня взволновала. Я никак не могла перестать о ней думать. Правда, мне все равно не позволят забыть об этом, даже если я захочу. Только о пожаре все и будут судачить еще несколько дней.
– Знаешь, – Крис посмотрел на часы. – Уже без четверти девять. В это время она спешила бы на утреннюю передачу. Джонни, через два прилавка от меня, говорит, что его жена всегда оставляет их младшенького смотреть ее программу, когда старшие уходят в школу. Он обижается, что братья и сестры бросают его одного, но благодаря Астрид забывает об этом. Она была хорошим человеком. Ты когда-нибудь видела ее по телевизору?
– Ни разу. Она была замужем? У нее есть дети? – Я вдруг поняла, что почти ничего не знаю об Астрид: несколько раз видела ее на улице и на фотографиях в журнале «Сан», который иногда показывали мне продавцы на рынке. На этих снимках она обычно выходила из ночного клуба под руку с футболистом или второсортным певцом.
– Нет, с этим у нее было напряженно.
– Она не могла иметь детей?
– Не знаю. Я имею в виду замужество. Она не была замужем.
– А почему напряженно?
– Она связалась не с тем мужчиной. Можно сказать, она… Нет, – он осекся. – Не стоило ей этого делать. Не хочется говорить плохо о покойной. Послушай, мне пора бежать. Я должен забрать несколько мешков картофеля со склада. На этой неделе отличная морковь, а еще у меня есть сладкая картошка, которую ты любишь. Заскочи ко мне попозже.
Я пошла домой – надо вытащить Томми из постели и спровадить на работу. Томми Кеннеди – та самая «личная жизнь», о которой я упоминала, мой парень, если, конечно, можно назвать мужчину за сорок парнем. Вчера он остался на ночь. Я редко такое позволяю, но вчера слишком много выпила, а в таких случаях сопротивляться почти не могу. Разумеется, потом я буду раскаиваться.
Мы с Томми встречаемся около восьми лет, но о зыбкости наших отношений – наряду с остальными моими тревогами – я упорно стараюсь не думать. Сложность в том, что он мечтает жениться и завести детей, а я – нет. Время идет – мне почти сорок – и Томми это очень беспокоит. Он согласен просто переехать ко мне, но этого я тоже не хочу. Я вполне счастлива одна, и очень серьезно отношусь к своей работе. Не хватает мне только заботиться об упитанном радиомеханике. Он внесет в мою жизнь сумятицу, будет требовать завтрак, обед и ужин, включать телевизор на полную громкость, как только «Челси» забьет гол. А мне нужна тишина и покой. Меня приводит в ужас мысль о том, что произойдет, если мы станем проводить друг с другом слишком много времени. У Томми ангельское терпение, но я ума не приложу, как он отнесется к моим невротическим страхам. Я все время убеждаю себя, что люблю Томми и не хочу его потерять, но все равно до конца в это не верю. Я говорю себе, что у нас и так все отлично, и чем больше мне советуют остепениться, тем сильнее я сопротивляюсь этому. Дело в том, что я уже остепенилась. Замужество только выбьет меня из колеи.
Томми работает на «Би-би-си» в недрах Бродкастинг-Хаус,[2] о чем свидетельствует серый цвет его лица. Будь у меня время, я бы целую неделю шпионила за ним. Ужасно интересно, видит ли он хоть иногда солнце? Томми весь день торчит в студии под землей, даже на обед не выходит. Это я точно знаю – каждый раз, когда он остается на ночь, приходится готовить ему бутерброды на работу. Сыр и маринованные огурчики с белым хлебом. Специально для него я всегда держу банку огурцов. Это предел моего кулинарного таланта. Обычно я делаю не меньше четырех бутербродов. Да уж, не случайно Томми в школе получил кличку Прорва, хотя вынуждена признать: когда в небе кружат вертолеты, а на Лэдброук-гроув ревут полицейские сирены, его мощный торс рядом очень меня успокаивает.
