— Мэри, — говорит он.
— Мари́. Рифмуется с прости́, — снова поправляю я на случай, если он не слышал меня две минуты назад...
— Можешь зайти ко мне на секунду? — спрашивает он, его голос такой же непреклонный, как и его личность. — Мы должны обсудить кое-что. Немедленно.
Волнуясь, я сжимаю зубы. Я не должна позволить этому мудаку достать меня, и я это понимаю, но ведь он, черт возьми, пока еще мой босс. Из-за таких, как он, в барах появился «счастливый час». (Примеч. Счастливый час — время с 18:30 до 20:00, когда алкогольные напитки продаются со скидкой).
В любом случае, он пробудет моим боссом еще недолго.
Почти уверена, что он прочитал мое заявление об уходе и вызывает, чтобы попытаться отговорить, но я не поменяю своего решения.
У меня болит живот, и, кажется, сейчас стошнит — но не потому, что я нервничаю.
Не потому, что он меня пугает.
А потому, что я беременна.
И утренняя тошнота для меня в порядке вещей.
— Мне нужна минута, — говорю я, потянувшись за бутылкой теплой воды, стоящей передо мной, хотя только один ее вид усиливает мою тошноту. Утром по дороге на работу я собиралась заехать за крекерами и имбирным лимонадом, но это совсем вылетело у меня из головы, потому что я была слишком озабочена правильностью принятого решения так резко уволиться, ведь вскоре мне предстоит стать матерью-одиночкой.
— Может, у тебя и есть лишняя минута, но у меня ее нет, — говорит он. — Как бы то ни было, я уверен, что это может подождать. В мой кабинет. Немедленно.
Хадсон вешает трубку, прежде чем у меня появляется возможность возразить, и, пока не успела передумать, я марширую в его кабинет, словно Дарт Вейдер, при этом так же тяжело дыша.
Я сделаю это.
Буду стоять на своем.
Я уволюсь.
И уйду отсюда с высоко поднятой головой.
Обычно я трижды стучу в его дверь и жду, когда он позволит мне войти, но он смотрит прямо на меня, ведь здесь все стены сделаны из кристально чистого стекла. К тому же, я в шаге от увольнения, поэтому не вижу в этом необходимости.
Войдя в его кабинет, кладу руки на бедра и остаюсь стоять в дверном проеме. Хадсон откидывается на спинку кресла. Его руки покоятся за шеей, а на полных губах застыла забавная ухмылка, которая совершенно противоречит вызывающему тону, с которым он говорил со мной несколько минут назад.
Все, что касается этого человека — сплошное противоречие, и это сводит меня с ума.
— Что с настроением, Мэри? — спрашивает он, оглядывая меня с головы до ног. — Сегодня пятница. Расслабься.
Я смотрю на его стол, мое письмо все еще лежит на стопке почты.
Он его еще не открывал...
— Что вы хотели? — спрашиваю я, но только потому, что мне любопытно. С этого момента я не собираюсь выполнять идиотские указания этого самодовольного мудака.
— Ты получила мое письмо сегодня утром? — спрашивает он.
О, да. Пресловутые электронные письма, которые он отправляет с беговой дорожки в пять утра. Вряд ли я буду по ним скучать.
Я хмурю брови.
— Я еще не проверяла почту.
— Нужно, чтобы ты забрала мою одежду из химчистки в десять. Завези всё ко мне в квартиру, затем зайди в «Делмет Палермо» и захвати для меня номер четыре без горчицы. И проверь его, прежде чем уйти. В прошлый раз ты этого не сделала, а ты знаешь, как сильно я ненавижу полностью пропитанный хлеб. О. И после обеда мне нужно, чтобы ты позвонила в Браун-Хауэр и добавила меня в список приглашенных. Напиши мне, когда со всем закончишь. Так я буду знать, что ты не забыла...
Он продолжает нести бред, и я перестаю его слушать. Мои кулаки сжаты по бокам, а в глазах темнеет. Ему и не нужно разбавлять свои указания оскорблениями, они сами по себе оскорбление.
Это…
Вот почему я ненавижу этого человека.
Вот почему должна свалить отсюда. Немедленно.
Он урод, помешанный на контроле всех и вся.
Мне все равно, что он говорит. Больше я не позволю ему говорить мне об этом.
Я пришла на Манхэттен с блеском в глазах. Мое маленькое сердце из Небраски было наполнено оптимизмом и надеждой. Мне хотелось добиться успеха. Хотелось стать кем-то.
Но я и не подозревала, что в Нью-Йорке никого не волнует, есть ли у тебя высшее образование, полученное в каком-то частном колледже, о котором никто никогда не слышал. Всё, что здесь имеет значение — это твои связи. Но что делать, если у тебя их нет? Тогда есть только два варианта: проложить путь к успеху через постель или надрывать задницу и надеяться, что кто-то бросит тебе кость.
Я намеревалась все сделать честно, но устроиться на работу в «Резерфорд Архитектурэл» было шагом в неправильном направлении.
Об этом не напишешь в резюме.
— Мэри, ты слушаешь? — спрашивает он, наклоняясь вперед и опираясь локтями на стеклянный стол. Позади него открывается потрясающий вид на центр Манхэттена, а по бокам от пола до потолка стоят книжные полки, набитые учебниками, журналами по архитектуре и всевозможными иллюстрированными альбомами. Если и есть хоть что-то положительное, что я могу сказать о Хадсоне Резерфорде — несмотря на то, что он пахнет деньгами и от него так и прет отрицательным обаянием, которое, видимо, никто, кроме меня, не замечает — это то, что он безумно увлечен архитектурой. Он этим живет, спит и дышит.
Если бы я не была так занята ненавистью к Хадсону, я бы, наверное, посчитала это увлечение сексуальным...
— Нет, — отвечаю я.
— Прости, что? — издевательски спрашивает он, разглаживая свой тонкий черный галстук по накачанной груди, прежде чем распрямить плечи.
— Когда вы говорите со мной так, — говорю я, высоко подняв голову, — я пропускаю всё мимо ушей. Не могу с этим ничего поделать. Это получается непроизвольно.
Его челюсть напрягается, но глаза сверкают, и мне интересно, был ли у него хоть один ассистент, который бы говорил с ним подобным образом.
Очень сомневаюсь.
— Я должен говорить с тобой будто мы на одном уровне? На равных? — спрашивает он пыхтя. — Мэри, я твой босс. Твой начальник.
— Именно поэтому вы должны говорить со мной уважительно. Это называется профессионализмом. — Мои губы напряжены и онемели. Не могу поверить, что говорю это... — Я делаю вам кофе. Принимаю ваши звонки. Покупаю вам обед. Я делаю всё, о чем бы вы ни попросили, потому что, давайте посмотрим правде в глаза, я идиотка, которая согласилась на эту работу. Но вы относитесь ко мне, как к личной девочке на побегушках. Если вы что-то забываете, это всегда моя вина. Если кто-то другой что-то забывает, это каким-то образом тоже моя вина. Если у вас плохой день, это моя вина. Даже если я буду работать шестьдесят часов вместо запланированных сорока, вы сделаете так, что я буду чувствовать себя бездельницей. Когда я просила выходной, девять раз из десяти мне отказали. Работать на вас изматывающе, Хадсон. Прошло всего два месяца, но я больше не могу.
— И что ты хочешь сказать? — спрашивает он. Я пытаюсь понять, что означает его выражение лица, но это невозможно. Он мужчина, который никогда не раскрывает свои карты. Даже не знаю, паникует ли он, чувствует ли облегчение или что-то еще.
Указывая на письмо, лежащее поверх его кучи почты, я говорю:
— Я увольняюсь.
Поворачиваюсь на каблуках и выхожу из его кабинета, спеша быстрее выбраться из ада, куда сама же и угодила.
— Подожди, — кричит он мне вслед. Я направляюсь к своему столу, чтобы собрать вещи. Оглядываюсь и вижу, что он стоит в стеклянном дверном проеме. — Прежде чем ты уйдешь, я хочу сделать тебе предложение.
Ха. Как предсказуемо.
Но я лишь ухмыляюсь, закатываю глаза и продолжаю идти дальше.
— Нет, спасибо.
— Мэри. — Его голос становится хриплым, но я продолжаю идти. Мои каблуки цокают по деревянному полу.
Добравшись до своего стола, я хватаю сумку из нижнего ящика и бросаю в нее несколько личных вещей: крем для рук, бальзам для губ, небольшую шоколадку и бутылку с водой. Я бы забрала еще фирменные ручки, потому что они такие фантастические, но предпочитаю больше никогда не смотреть на логотип «Резерфорд Архитектурэл». Пока не забыла, я снимаю ключ от его квартиры в пентхаусе с брелока и со звоном кладу на рабочий стол.
