— Ну, Яна, давай потом, полежи со мной!
— Потом будет поздно, ты же сам понимаешь! Федоровский сказал, что медлить — значит потерять всю скорость. Нужно сразу, пока кислотная среда не накопилась и не вступила в войну с твоими сперматозоидами, — поучительно и словно маленькому, Яна пыталась втолковать простые истины, закидывая ноги на стенку и приподнимая свой таз над постелью, практически вставая в гимнастическую позу " березка".
— Яна, я соскучился, малыш, ну полежи со мной. Я потом тебе еще порцию подарю, — Сашка хитро улыбнулся, скрашивая неприятную ситуацию шуткой, но жена, увы, в этом вопросе непоколебима.
Остается только демонстративно вздохнуть и уйти покурить, хотя Янка совсем этого не одобряет.
Сашка, стоя на озелененной площадке балкона и горестно опустив плечи, наблюдал за тлеющей сигаретой и пытался понять, что же так стремительно ускользает из их брака, словно дым сквозь пальцы. Любовь? Нет, он очень любит Яну. Доверие? Они всегда честны друг с другом. Но горечь какая-то на языке… Надо сменить сигареты что ли…
Уже после, снова ополоснувшись в душе и подождав, когда оттуда выйдет Яна, Сашка решил завести сложный разговор.
— Малыш, тебе не кажется, что эту ситуацию нужно просто отпустить? Потому что невозможно все время жить в таком напряжении и думать об этом постоянно. То же самое, кстати, твой Федоровский говорил. Помнишь?
— Прости, милый. Я постараюсь. Не дуйся. Просто это реальный шанс, не хотелось упускать. Сегодня — завтра у меня овуляция. Понимаешь…
— Яна, — перебил Сашка, — давай без оправданий. Либо делаем, либо нет. Но превращать жизнь в набор правил, что и когда делать, это просто бред. Мы не знаем, когда это получится. Но если постоянно думать об одном и том же, то можно вполне загреметь в дурку.
— Ну все, тише, тише, я поняла, — прошептала Яна, осыпая поцелуями лицо рассерженного мужа. — Давай уже обедать. Я подогрею.
Она ловко разложила в тонкие фарфоровые тарелочки пышный толченый картофель, сдобрив подливой и укладывая сбоку пузатые румяные котлеты, а затем отправила их разогреваться в микроволновку.
Себе поменьше — пару-тройку ложек пюре, кусочек куриной грудки, и лучше не подогревать. Пританцовывая, она расставила тарелки на стол, бегло осматривая, может что забыла.
Взгляд цепляется за столовые приборы — аккуратно выставленные в параллель нож и вилку — подле своей тарелки и Сашиной. Виновато взглянула на мужа, улыбаясь:
— Милый, тебе как всегда, ложку?
— Да, малыш, мне, пожалуйста, ложку…
3
Обедали молча.
Яна в нетерпении поерзывала на стуле, но упорно ждала, когда муж доест.
Когда она впервые столкнулась с таким поведением за столом, тогда ещё у будущей свекрови, то определённо испытала шок. Насколько их простая семья разнилась в привычках с Яниной.
Интеллигенция вообще не любит общаться вне трапезы. Любая беседа проходит именно за столом, неспешно, во всеуслышание. Для того, чтобы спросить какого-либо разрешения или что-то попросить для себя, нужно обязательно все это тщательно обсудить с родителями, дождавшись обеда или ужина. В семье Сашки все работали. Много, долго, изнурительно. И ели — основательно и молча. А поговорить можно было в любое время. Встаешь рядом, помогаешь в работе и беседуй себе на здоровье.
Вот и сейчас она, по вбитой с детства привычке, не спеша ковыряла в тарелке, в то время как Сашка уже практически все доел. Яна с радостью вскочила из-за стола, налила мужу чай, пододвинула свежеиспеченную сдобу и конфеты.
— Спасибо, малыш. Ты почему ешь без аппетита? Ты не заболела у меня?
— Саш, все в порядке. Пей. Я сейчас тоже доем. Просто разволновалась, соскучилась по тебе очень.
Саша улыбался одними глазами — во рту уже исчезло полкусьменя пирога со взбитыми сливками. Запивал он все горячим, крепким, сладким чаем. Яна же чай пила только с ромашкой.
"Цвет лица для женщины это половина ее красоты. Остальное — осанка, руки и волосы. Запомни, Янина. И выпрямись ты уже…"
Тут же Яна мысленно проверила все: положение рук, спины, наклон головы. Но Сашка, видимо, что-то заметил в ее поведении. И, быстро дожевав пирог, спросил:
— Звонили родители?
Яна, виновато посмотрела на мужа, отложила вилку и спрятала похолодевшие ладони в коленях.
— Да. Хотят встретиться.
— Когда?
— В пятницу, через три недели, закрытый прием. Приезжает один маэстро, из столицы. Будет давать концерт у кого-то на дому.
— Ты пойдешь?
— Да, я хочу сходить. Я все же скучаю по ним. Последний раз виделись в феврале.
— Яна, не оправдывайся, они — твои родители. Я не против ваших встреч. Но ты же потом снова будешь неделю рыдать ночами в подушку. Мне просто жаль тебя, — он протянул руку и погладил жену по щеке, вызвав тем самым робкую улыбку, — Если хочешь, я пойду с тобой.
— У тебя нет смокинга.
— Пойду в джинсах.
— О, я представляю! Секьюрити не пускает тебя в помещение, а я стою и упорно его луплю клатчем по голове, чтобы отпустил моего, такого приметного, мужа, — развеселилась Янка.
— Но-но. Кто кого еще держать будет!
— И все же, не стоит. Я знаю, что тебе там тяжело и неуютно будет. Не нужно. Я справлюсь. Зато послушаю концерт в исполнении именитого маэстро и увижу столичных звезд.
— Ну, вот и славно. А я могу тебя сводить куда попроще. К Наташке с Игорем, например. Мы с ними тоже давно не виделись. Они звали. Только нужно созвониться, договориться о встрече, на какой день. Шашлыки пожарим на даче. Вина домашнего Наташкиного попьем.
— Ура, ура! Звони. Сто лет не была на природе, да и по ним я очень соскучилась. Хочу, хочу, хочу!
Сашка вышел из-за стола, чмокнул нежно любимую, поблагодарил за обед и ушел отдыхать. А Яна, в предвкушении хороших выходных, вновь запорхала на кухне.
4
Неспешно прибираясь на кухне, Яна думала о превратностях судьбы. Видела бы мать, что ее дочь моет посуду с моющими средствами, да еще и сама, а не в посудомоечной машине. Прочла бы не одну лекцию и о вреде таких процедур для кожи, и об опасности порезать осколками руки, и о том, как портится спина от такой работы в напряжении, а в завершении непременно бы упрекнула Янину за небрежную прическу, не достойную настоящей леди. Прям 18 век, ей богу.
Яна вздохнула. Вспоминать о семье было всегда тяжело. Предстоящая встреча разбередила и без того ноющие душевные раны. Родители ей так и не простили свои разрушенные планы и мечты на будущее их единственной дочери. Ожидалось, что она, как и родители, будет посвящать свою жизнь высокому искусству, пробивая себе лакомое местечко в одном из лучших симфонических оркестров России, а возможно и мира.
Ее, дочь двух известных и довольно-таки успешных музыкантов, готовили к этому с первых дней жизни. Яна даже училась не в обычной школе, а в специализированной гимназии, где с утра до вечера они занимались, занимались, занимались. Культура речи, музыка, танцы, игра на скрипке, игра на фортепиано, и совсем немного предметов из общеобразовательной программы. Поздно вечером водитель привозил девочку домой, где ее часто совершенно никто не ждал, кроме черного одичавшего кота Моцарта и домохозяйки Нины Евгеньевны. Родители днем постоянно были на репетициях, а вечерами, в выходные и в праздники — на выступлениях. В те редкие моменты, когда они все же встречались, родители усиленно воспитывали дочь, выполняя свои обязанности, так сказать, оптом. Практически заваливая ее вопросами, изнуряя правилами поведения и постоянно оценивая, оценивая, оценивая Яну во всем: как сидит, как смотрит, как говорит, отвечает, спрашивает, каков ее тон, наклон головы, положение тела, рук. Эти бесконечные тычки и окрики… Иногда ей казалось, лучше бы они совсем не приходили.
Но постепенно Яна превращалась в идеал, так настойчиво взращиваемый всеми окружающими. Принцесса, нимфа, юная богиня. Её стали вывозить на концерты и благотворительные приемы, отношение родителей стало благоговейным и трепетным, словно она была бриллиантом.
