Пакет мгновенно оказывается на нашем столе. Новенький, блестящий. Судя по форме, внутри лежит что-то продолговатое и твердое.
— Открой его.
Я заинтригована. Без лишних слов шуршу пакетом, засовываю руку и вынимаю… одну-единственную туфлю. Ту самую, голубую туфлю тридцать пятого размера, которую потеряла вчера.
Поднимаю изумленные глаза. Мой собеседник улыбается и вкрадчиво спрашивает:
— Теперь ты меня узнала?
_d4faf27b7061efb85d6b000770c0b6c2.jpg
Глава 1. Мачеха
Два дня назад
Звяканье стаканов и громкий смех за входной дверью слышен ещё на подходе. В нашем панельном доме стены прекрасно проводят все звуки, чем ежедневно «радуют» своих жильцов. Можно получить самые свежие новости из жизни соседей — скандалы, измены, бурное примирение, вопросы отцов и детей.
А вот в нашей квартире неизменная тема пьянства. Папаша бухает днями напролет.
— Катя, мне страшно… — шепчет моя младшая сестрёнка-пятилетка и прижимается ко мне — Опять папа чужую тётю домой привел.
— Не бойся, Настюш. Она посидит и уйдет.
Мы стоим на лестничной площадке перед своей дверью, пока я ищу в сумочке ключи. Сегодня воскресенье, и детский сад не работает, поэтому сестрёнку выгуливать приходится мне. Обычно в таком случае наш маршрут до детской площадки пролегает через продуктовый магазин, но сегодня мы ещё заскочили и в обувную мастерскую.
Я щелкаю замком и ныряю в тесную прихожую. Настенька копошится где-то сбоку, нащупывая в густом полумраке выключатель. В квартире пахнет неприятно — перегаром и чем-то горелым.
Мужской бубнеж со стороны кухни прерывается взрывом визгливого женского хохота.
— О-ой, Коль… ну ты жже-е-ешь!
Голос отцовской гостьи ещё достаточно разборчив, а вот сам наш родитель отвечает уже совсем невнятно. Значит, наклюкался до предела и скоро вырубится прямо на кухонном столе.
Я тяжело вздыхаю и веду сестрёнку прямиком в спальню нашей двушки. Незачем ей смотреть на отца в таком состоянии, да ещё и в компании развязной собутыльницы.
Но та нас замечает и сразу же сдает:
— Ко-о-оль, глянь… доч-ча твоя пришла… о, и ещё одна!
Я шепчу сестрёнке:
— Настюш, беги в комнату, дверь прикрой, — и легонько подталкиваю ее. Она послушно исчезает в спальне, словно шустрый мышонок в норке.
Отец, пошатываясь, выходит из кухни. Видок у него… жалкий. Классический алкоголизм со стажем. Плюс трагичная печать непризнанного гения-художника на обрюзгшей физиономии.
— Катюха… — невнятно говорит он. — А у нас новости! Мы это… э-э…
— Женимся, — подсказывает собутыльница и неприятно хихикает.
— Ага… точно… будет у вас с Настюхой новая мамка…
— Нет, — цежу я сквозь зубы. — Мама у нас была. Но пока ты бухал, ее не стало.
Отец долго соображает, о чем речь, и делает лишь один вывод:
— Ну не мамка… а эта… мачеха…
— Иди проспись, — советую я и отгораживаюсь от омерзительной парочки дверью спальни.
Слышу, как отцовская собутыльница выговаривает мне претензии насчет неуважительного отношения к отцу и обещает «взяться после свадьбы за воспитание», как следует.
Сестрёнка испуганно смотрит на меня из-за спинки любимого кресла.
— Катя!
— Что, моя хорошая?
— Я не хочу, чтобы страшная тетя стала нашей мамой!
— Она и не станет, Настюш, — я обнимаю малышку и сажаю к себе на колени. — Папа ляжет спать и, как обычно, обо всем забудет. А тетя уйдет. Всё будет хорошо. Давай лучше мультики посмотрим…
Однако к вечеру ситуация не меняется.
Мой прогноз мог бы и оправдаться, если бы неожиданная отцовская невеста не вцепилась в идею женитьбы, как голодная собака в кость. Не знаю, как она умудрилась простимулировать вялого от похмелья отца, но ближе к одиннадцати вечера они являются домой вдвоем на удивление трезвые.
А затем отец зовет:
— Катюха!
Я выглядываю из кухни, которую только-только привела в порядок после их утренней попойки.
— Мы с Альбиночкой расписались! — объявляет он торжественно. — Прошу любить и жаловать!
Меня охватывает шок. Беспомощная злость. И ощущение стремительно надвигающейся катастрофы.
— Расписались? — повторяю я медленно. — Но в загс же заявление за месяц подавать надо.
— У Альбиночки там одноклассница работает.
— Поздравляю. Пап, можно тебя на минуточку?
Мы идём в темную прихожую. Другие комнаты не годятся — в спальне давно спит Настенька, смежный зал всё равно что проходной двор, а кухню уже целеустремлённо оккупировала новоиспечённая мачеха, шурша и позвякивая полным пакетом.
Понятно. Намечается новая грандиозная попойка.
Оставшись с отцом наедине, я иду в прямую атаку:
— У твоей Альбины хоть какая-то работа есть? Или она, как и ты, только бухать умеет днями напролет?
— Не будь злюкой, Катюх, — отмахивается он. — Работу поищем… Видишь ли, у Альбиночки тонкая натура, ей не всякий труд подойдёт.
— Тонкая натура? — иронически усмехаюсь я. Сразу вспоминается, как отцовская собутыльница отнюдь не утончённо гоготала на кухне.
— Конечно! Знала бы ты, как удивительно хорошо она меня понимает… и как глубоко чувствует умирающую ценность истинного художества…
Ну началось!
Это он всегда так говорит о своих драгоценных картинах, которые никто не покупает. Я бы тоже такие не взяла, даже если бы их бесплатно пытались всучить. Ладно бы папуля пейзажи рисовал, так нет! Каждые выходные он малюет новый шедевр, пытаясь повторить загадочный феномен Пикассо. Получаются такие страшилища, что ему следовало бы отослать их арт-директору какого-нибудь хоррора. В качестве идеи для фильма ужасов.
— Рада, что ты нашел родственную душу, — киваю я. — Но меня больше интересует материальный вопрос. На какие шиши ты собираешься ее содержать, раз она не работает? Нам самим едва хватает на жизнь.
— Доча, ну не злись. У меня ж есть пособие по безработице.
Я медленно вдыхаю и выдыхаю, считая до трёх, чтобы успокоиться.
Пособие у него действительно есть. Только денег там хватает лишь для того, чтобы пару раз сходить в магазин за продуктами. Именно поэтому отец регулярно зажимает половину другого пособия — детского, предназначенного моей сестрёнке. Пользуется тем, что оно оформлено на него, как на родителя.
— Хорошо, — говорю уже спокойнее и для надёжности скрещиваю на груди руки. — Женился так женился. Совет вам да любовь. Может, тогда переедете жить к ней?
Отец вздыхает:
— У нее однушка с дочками от прежнего брака. В хрущевке. Тесно там. Дочки, кстати, твоего возраста. Здорово, да?
Да просто зашибись как «здорово»!
— Извини, что не пляшу от радости. Может, как-нибудь попозже. Когда пойму, что в нашем доме хоть кто-то, кроме меня, деньги на жизнь зарабатывает.
— Катюха… доча, — расстроенно горбится отец, — как-нибудь проживем ведь. Ну не грузи меня, а? После смерти твоей матери я сам не свой был, словно дышать не мог. А тут Альбиночка. Каждому мужчине нужна рядом заботливая женская душа, ты пойми…
Я смотрю на него со смесью разочарования и жалости. Вижу, что он не собирается ничего менять в своей жизни. По своей собственной воле тонет в болоте пьянства и паразитического существования.
Эх, папа, папа… Бедный художник, несчастный слабовольный человек и просто гений самообмана.
Приваливаюсь спиной к стене, чувствуя острую необходимость в какой-то опоре. Хотя бы в неодушевленной, за неимением лучшего.
— Ладно, пап. Просто скажи Альбине, пусть устроится на работу. Ты тоже меня пойми — я не могу и не обязана пахать за всех. И это не пустые слова. Если в течение месяца кто-то из вас не устроится на работу, я сниму себе отдельное жилье и заберу Настю с собой. Даже если ради этого мне придется голодать. Все одно экономия выйдет — не нужно будет вас двоих содержать. И не забудь намекнуть своей новой супруге, чтобы не вздумала нас с Настей «воспитывать». Мы в этом не нуждаемся.
Проговаривая свои мысли вслух, я удивительным образом начинаю чувствовать нарастающую внутреннюю силу решимости. И облегчения.
