поверхность стен до середины, ниже просторное помещение очерчивается панелями дсп. Голос профессора из бархатистого и томного становится металлическим, а к тишине прибавляется дружный студенческий гогот. Отлично, мне всё это приснилось. Упс...
— Нет, я не сплю. Уже не сплю.
Очнувшись, подрываюсь с места, становлюсь ровно, как и положено студенту перед преподавателем. Понимаю: я не в красивой комнате с изысканными тёмными обоями, привязанная к гигантской двуспальной кровати с кружевной кованой спинкой, я в аудитории родного университета. И, кажется, сейчас все ржут именно надо мной.
— Всякое со мной бывало на лекциях, Наташа Иванова, но чтобы кто-то вот так откровенно храпел. — Все снова дружно ржут. — Это в первый раз. Вам совсем не интересно?
Его красивое лицо с яркими голубыми глазами, мужественным подбородком и прямым носом так близко передо мной впервые.
— Мне интересно, Роман Романович. Я люблю литературу.
— Понимаю. — Присаживается он на стол на ряд впереди нас. — Она вас убаюкивает.
Все снова смеются, а я цепляюсь пальцами за край стола, стараясь не показывать виду, как сильно нервничаю. Роман Романович — единственный преподаватель в нашем университете, учившийся во французской Сорбонне, а я уснула на его лекции. Это фиаско.
— Наталья, Пушкин на моём месте, обратившись к вам, сказал бы: «Вы назвали меня дураком. И я дал бы теперь вам оплеуху, да не хочу: аудитория подумает, что я вам аплодирую.»
Я киваю, как будто поняла его. В книжках про любовь, которые я так люблю читать перед сном, шикарный преподаватель восхищается особенной, умной, талантливой, влюблённой в него студенткой. Только это не наш случай, я ни хрена не особенная и половину из того, что он говорит, вообще не улавливаю. Роман Романович не знает мою фамилию без журнала и запоминать не планирует. Но сердцу не прикажешь, и я моментально теряюсь в его синих, как небо, глазах.
А Заболоцкий смотрит на меня так же горячо, как мог бы смотреть на кустик герани на подоконнике деканата. Сгораю от стыда и обиды. Хорошо, что он понятия не имеет о содержании моего сновидения.
— Останетесь после пары, Иванова, сходим к декану и обсудим режим вашего сна.
Неприятно и боязно, только проблем в деканате мне и не хватало.
Профессор спускается по деревянным ступеням между рядами лекционной аудитории и, взяв в руки мел, с противным скрипучим звуком чертит линию на темно-зеленой доске. А затем ниже, постукивая по всё той же тёмной поверхности, пишет: «Кинематографичность отечественной прозы рубежа XX–XXI веков.»
— Не понимаю, чем он тебе так нравится? Занудный мужик, — наклоняется ко мне одногруппница по имени Ева.
— Он просто серьёзный и начитанный.
Ева, бросив быстрый взгляд на Заболоцкого, начинает изображать тембр голоса профессора:
— Теоретическая значимость литературы состоит в том, что теоретически литература сплошная теория теоретичности.
Тихонько смеюсь, стараясь не зацикливаться на том, что весь поток по-прежнему на меня пялится, перешептываясь.
С Евой мы познакомились на посвящении в студенты, я ей чем-то понравилась. Наверное, тем, что стараюсь хорошо учиться и всегда даю списывать. Ева никак не уймëтся и продолжает обсуждать преподавателя.
— Заболоцкий мне неинтересен, то ли дело Лаврентий Геннадьевич, наш физрук. «Сели-встали, сели-встали». А мужику, между прочим, сорок в этом году стукнуло. И что мы имеем? Глаз горит, руки до сих пор чешутся. Вон видишь, на первом ряду Крапоткина с романо-германской филологии? Так он за зад её ущипнул, она в столовке хвасталась.
Сжимаю губы, чтобы не смеяться в слух, Заболоцкий и так смотрит на меня как на врага народа. Это он ещё сон мой не видел, а то, наверное, и вовсе прибил бы, обозвав аморальной, слаборазвитой личностью. Мне стыдно за свои видения, хоть я за них и не в ответе.
— Почему ты не разбудила меня? — Тру глаза, совершенно забыв, что с утра накрасила их тушью, размазываю косметику, превращаясь в панду. — Я просто вырубилась и всё.
— Зато он уделил тебе внимание, раньше и не знал, как тебя зовут. А тут даже за журналом сходил. Почти двести человек поток, шутка ли. Пока нас всех запомнишь.
— Дед всю ночь орал, не выспалась, — сообщаю я, снова зевнув. — Он нам спать вот уже месяц не даёт. Мы с мамой в комнате закрываемся, а он по коридору ходит, мочится везде. Трэш полный.
Профессор продолжает писать на доске, холодным, уверенным тоном рассуждая о творчестве целого ряда значительных фигур литературного процесса, а я неосознанно любуюсь тем, как натягивается пиджак на его широкой мускулистой спине, как красиво облегают брюки его крепкие ягодицы. Говорят, кроме литературы наш профессор уважает спортзал. Расслабляется там, когда интеллектуальные талмуды перестают помещаться в его умной голове.
— Роман Романыч не женат, детей у него нет, и о наличии девушки мне ничего неизвестно. Так что у тебя есть все шансы.
Я жалею, что поделилась с Евой, назвав профессора симпатичным. Теперь она каждый раз меня этим поддевает. Конечно, никакой физрук с ним не сравнится. Просто в начале года, когда мы, совсем ещё зеленые первокурсницы, пришли на «Осенний бал», Заболоцкий там тоже был, следил за порядком. И Ева, привыкшая получать всё и сразу, пригласила самого сексуального преподавателя на медленный танец.
Роман Романович её послал. В литературной, изысканной форме, конечно же, но Ева не забыла и затаила на самого красивого преподавателя нашей кафедры злобу.
— Беруши купи, — Ева обтëсывает мизинец пилочкой, успевая осматривать аудиторию.
Вздыхаю. Евка — дочка богатых родителей, она понятия не имеет, что такое жить в однокомнатной квартире с дедом, у которого в разгаре прогрессирующая деменция. Я хотя бы в университет хожу, а мама дома с ним круглыми сутками.
— Беруши не помогают.
— Сдайте его в психушку.
— Если бы всё было так легко.
Если у человека есть родственники, и он не кидается на прохожих с ножом, никто его никуда не возьмёт, да и жалко. Всё-таки родной дедушка.
Ева быстро забывает о моих проблемах, начиная рассказывать последние сплетни. Заболоцкий снова делает нам замечание, и мне становится ещё хуже.
В этот момент звенит звонок, и я собираю со стола конспекты, надеясь, что преподаватель обо мне не вспомнит. Но, когда я следую с общим потоком студентов к выходу из аудитории, Роман Романович меня останавливает.
— Иванова, я же сказал. Мы с вами идём в деканат.
Еще сегодня утром я мечтала остаться с ним наедине. И вот
