Я думала, что во мне совсем не осталось слез, но теперь они текут по моему лицу, капая на лицо Макса. Его губы приоткрываются, карие глаза расширяются от шока и боли, но, кажется, он не может издать ни звука.
— Пожалуйста, — шепчу я, мое слово вырывается сдавленным из-за слез. — Последнее, что ты когда-либо скажешь мне, не может быть прощанием. Пожалуйста. Пожалуйста, Макс, пожалуйста…
Я чувствую руки на своих плечах, тянущие меня назад, и я кричу. Это звериный звук, отчаянный и испуганный, мои руки цепляются за Макса, но я недостаточно сильна. Я не вижу, дышит ли он еще, когда меня оттаскивают назад, осталось ли в его широко открытых глазах хоть что-то видящее. Я даже не вижу, кто меня оттаскивает, пока я бьюсь в их хватке, отчаянно желая вернуться к мужчине, которого люблю, убедиться, что последнее, что он видит, это я, а не женщина, которая чуть не украла его у меня.
Я не должна ненавидеть того, кто мертв, но я ненавижу. Я ненавижу ее за то, что из-за нее вообще случилась эта вечеринка, за то, что она была последним человеком, слышавшим голос Макса, за то, что из-за нее он сейчас истекает кровью на полу, потому что я абсолютно уверена, что седовласый мужчина, застреливший Макса, имеет к ней какое-то отношение, что все это как-то связано.
— Нет! — Кричу я это снова и снова, мои каблуки цепляются за дерево, одна туфля срывается, когда меня перекидывают через плечо, кулаки бьют по спине, которую я не узнаю, мускулистые руки, которых я никогда раньше не чувствовала, удерживают меня. Я вижу, как толпа смыкается вокруг Макса и Адрианы, и мое горло уже саднит от криков, голова болит так, словно вот-вот лопнет, но я не могу остановиться.
— Заткни ее, — слышу я рычащий голос позади себя, слова прорываются сквозь мой страх и панику, и я начинаю биться сильнее, пытаясь вырваться.
Только не снова, только не снова, только не снова! Слова проносятся у меня в голове, вытесняя любую логику, любую рациональную мысль. Все, что я чувствую, это ужас, напоминающий мне о том, каково это, быть схваченной, удерживаемой, запертой в клетке, и я не думаю, что смогу вынести это снова.
Особенно в мире, где Макса больше нет.
Шаги обступают мужчину, который перекидывает меня через плечо. Я вижу черные кожаные туфли и темные, тщательно отглаженные брюки. Чья-то рука ложится мне на затылок, когда я пытаюсь поднять голову, чтобы увидеть, кто это, он высокий и сильный, а затем я вижу другую руку со шприцем в ней. Игла блестит на свету, на конце поблескивает капелька жидкости, и крик, который вырывается из меня, не похож ни на что, что я когда-либо слышала. Он вырывается из моего горла, принося боль и привкус крови, и я вырываюсь из хватки сжимающей меня руки, сильно пиная.
— К черту это дерьмо. — Мужчина, держащий меня, внезапно замахивается на меня, швыряя на пол. Мой затылок ударяется о дерево, комната плывет передо мной, тошнотворный водоворот цветов и света, когда я вижу размытые очертания человека с иглой, стоящего на коленях рядом со мной. Жесткая подошва ботинка давит мне на горло, и я стону от боли. — Тебе не следовало так яростно сопротивляться, mia bella, — произносит спокойный голос, который, мне кажется, я узнаю. Но я не могу быть уверена. Я больше ни в чем не могу быть уверена. Все произошло так быстро, минуты, которые растянулись, кажется, в вечность. Когда игла вонзается мне в горло, я ловлю себя на мысли, что надеюсь, что это яд, что это нечто, предназначенное убить меня, положить конец всему этому.
Я больше не могу выносить ни боли, ни страха. Я не могу жить в мире без Макса. И я чувствую, с сокрушительной уверенностью, когда тьма надвигается, чтобы забрать меня, что он ушел.
Я никогда больше не увижу мужчину, которого люблю.
2
МАКС
Я никогда не испытывал такой боли. Я думал, что испытывал. Однажды в детстве я сломал ногу, и эта памятная боль сохранилась во взрослой жизни, в дождливые или холодные дни, напоминая мне о жгучей боли, которая, казалось, разлилась жидкостью по моим венам. Я почувствовал, как пуля скользнула по плоти моей руки, оставляя за собой огонь. Ничто и никогда не могло сравниться с ощущением, когда пуля Эдо Кашиани вошла мне в живот, и с последствиями. Вся последовательность событий кажется гребаным кошмаром, с того момента, как я оставил Сашу, и по сей день.
Я люблю тебя, Саша. Мне нужно, чтобы ты поверила, что это для тебя. Чтобы обезопасить тебя. Что это то, что я должен делать, а не то, чего я хочу…
Мне очень жаль.
Это, блядь, последнее, что я ей сказал. Прощание и извинения, когда я выходил за дверь, чтобы попросить другую женщину выйти за меня замуж. Саша выглядела сломленной, и как я мог ее винить? Как я мог просить ее поверить, действительно поверить, что это был лучший выбор?
Так и было. И все же… все снова пошло наперекосяк.
Каждый шаг, который я делаю все дальше от Саши, направлен на то, чтобы обезопасить ее, и все же кажется, что от этого становится только хуже. Хуже всего то, что Адриана, насколько я знаю, тоже ничего из этого не заслужила. Она была не той женщиной, которую я бы выбрал, не той женщиной, которую я мог бы полюбить, но она была достаточно приятной. Она была продуктом своего воспитания, идеальной дочерью мафии. Элегантная, утонченная, красивая и готовая выполнять требования своего отца. Она была в восторге от того, что он выбрал для нее именно меня, и я не мог винить ее за это. Ей подарили молодого, красивого мужа, который был бы добр к ней, а в этом мире это все равно что выиграть в гребаную лотерею для дочери мафии.
Я видел свет в ее глазах, когда опустился на одно колено, протягивая черную бархатную коробочку, когда произнес слова: Ты выйдешь за меня замуж? Я долго и упорно думал о том, что сказать, зная, что должен добавить какую-нибудь чушь о том, что она сделала меня самым счастливым человеком в мире, о том, какая это была бы честь, но у меня не хватило духу на очередную ложь. Я задал простой вопрос, и выражение лица Адрианы, когда она протянула руку за кольцом, ясно сказало мне, что мои слова не имели значения.
Она была в восторге, сказав да.
И затем, когда ее рука коснулась моей, воздух разорвал выстрел.
Сначала я не понял, откуда это взялось. Я видел только, как она втянула воздух, как расширились ее глаза, как она согнулась пополам, когда потянулась к груди. Я видел расползающееся пятно на ее коже и платье, почти того же цвета, что и мерцающая ткань, то, как она рухнула на пол, когда кольцо выкатилось из ее руки, окровавленное вместе со всем остальным.
Стрелявший был одет в черное, его лицо было закрыто маской. Он выстрелил снова, еще дважды, когда выбегал из комнаты, проломившись через стеклянные двери в задней части бального зала. Какое-то время я не мог полностью осознать, что происходит. Это было похоже на гребаный кошмар… Адриана, выкашливающая остатки своей жизни на полу, скомканной грудой у моих ног… А затем Саша, в дверях бального зала.
Я чуть было не окликнул ее по имени, не крикнул, чтобы она бежала, но в последний момент сдержался. Я не хотел, чтобы кто-то, кто ее не видел, знал, что она там, и делал из нее мишень. Я почувствовал укол сокрушительной вины из-за того, как быстро забыл об Адриане, когда рядом стояла Саша. Я опустился на колени, чтобы посмотреть, дышит ли она еще и можно ли что-нибудь еще сделать.
Именно тогда Эдо рывком поднял меня на ноги.
Даже сейчас трудно завидовать ему в его гневе. Его дочь, его единственная дочь, его единственное дитя, лежала мертвая или умирающая на полу, на вечеринке, устроенной мной в моем поместье по случаю моей помолвки с этой самой дочерью. С его точки зрения, я понимаю, что виноват был я.
Однако выстрел показался мне несколько чрезмерным.
Я даже не понял, что он целится в меня, пока дуло не оказалось прижатым к моему животу. У меня не было времени ощутить его давление, прежде чем он нажал на курок. Казалось, прошла секунда, прежде чем я почувствовал боль, как будто все происходило в замедленной съемке, в кошмаре, от которого невозможно было убежать. Это было похоже на худшую космическую шутку, зайти так далеко, пытаясь уберечь Сашу, защищать ее только для того, чтобы все закончилось вот так. Я упал на пол рядом с Адрианой и обнаружил, что это правда, то, что говорят о жизни, вспыхивающей перед глазами умирающего человека.
