Я видел все это снова, и хорошее, и плохое.
Проблески моего детства, аромат нагретых солнцем лоз и вкус распускающегося винограда, мягкий звук голоса моей матери у моего уха, резкий голос моего отца. Мы с братьями толкаемся, мой старший брат берет на себя ответственность, Арт придумывает оправдания тому, почему мы втянули его в неприятности. Утром мы проснулись и обнаружили, что Арт ушел, его комната наполовину убрана, нашим родителям оставлена записка. Ночь, когда я отказался от возможности переспать с девушкой перед отъездом в семинарию, мои руки сомкнулись на ее руках, когда она коснулась моей груди, мягко отталкивая ее назад, аромат ванильных духов, жевательной резинки и теплого тротуара наполнил мой нос. Боль желания, возбуждения и то, каково было загонять это обратно, твердо говорить себе, что это не для меня.
Все воспоминания нахлынули в спешке: день, когда я уехал в семинарию, жесткое дерево скамьи в течение нескольких часов подряд, запах старых библиотечных книг, вкус вина для причастия. Боль, которая пронзила меня, когда я услышал, что мой брат мертв. Ощущение могильной грязи в моих руках, руках моего отца, моей матери. Знание того, что с сбежавшим Артуро я стал всем, что у них осталось.
Неоновый свет в моих глазах, твердый металл пистолета в моей руке, капли дождя на моем лбу. Сила, которая наполнила меня в одно мгновение, выбор между жизнью и смертью другого человека, и то, что я чувствовал, когда выбрал смерть для него. Его кровь порозовела под дождем, на лице застыло выражение ужаса, освещенное неоновым светом переулка.
Первый раз, когда я увидел Сашу, ее голубовато-зеленые глаза, ее рыжеватые волосы, нежность в ее лице, несмотря на все, через что она прошла. Я вспомнил все это в мгновение ока, ощущение ее губ и тела, удовольствие быть к ней так близко, как только может быть близок другой человек, ее аромат, наполняющий мой нос, так сильно, как если бы она была рядом…
…А потом она была там.
Я пытался сказать ей, чтобы она уходила, бежала, чтобы никто не знал, что она значит для меня, чтобы она не подвергала себя опасности, но я не мог говорить из-за боли. Это было так, словно кусок горящего угля застрял у меня в животе, огненные завитки распространились по моему телу, лишая меня дыхания и крови, когда Саша взяла мое лицо в свои ладони и умоляла меня остаться.
Нет. Нет, Макс! Ты меня слышишь? Ты не можешь умереть рядом с ней. Ты должен был умереть рядом со мной, через пятьдесят лет, когда мы оба будем старыми и седыми. Ты меня понимаешь? Вот как это должно было быть. Мне все равно, что ты сказал раньше. Вот какими мы должны быть.
В тот единственный момент я с ужасающей ясностью осознал глубину совершенной мной ошибки. Потому что даже тогда, когда кровь отхлынула от меня рядом с другой женщиной, которую я выбрал, Саша все еще любила меня. Она все еще умоляла меня остаться. Ей было все равно, что я ей сказал, потому что она знала меня достаточно хорошо, чтобы понимать, что все это была ложь, все это было средством защитить ее, в то время как все это время я должен был позволить ей выбрать самой, как бы она хотела, чтобы я ее защищал. Я понял это слишком поздно, и это ранило сильнее, чем пуля в животе, больнее, чем смерть, обвивающая меня своими щупальцами, чтобы заявить на меня права и потащить вниз.
Хуже того, я не смог сказать об этом ни слова.
Пожалуйста. Последнее, что ты когда-либо скажешь мне, не может быть прощанием. Пожалуйста. Пожалуйста, Макс, пожалуйста.
Я хотел сказать ей сотню вещей, тысячу, но одну больше всего.
Я люблю тебя, Саша.
Но я не мог издать ни звука. Я попытался дотронуться до нее, но двигаться было слишком больно, мои конечности слишком ослабли. А потом, когда чьи-то руки оттащили ее от меня, мне показалось, что я потерял последнее, что удерживало меня на этой земле. Когда ее прикосновение, ее тепло исчезли, я не чувствовал ничего, кроме холода.
Я терпел неудачу и раньше, снова и снова. Я сам, моя семья, мой Бог. Но ничто не могло сравниться с тем, чтобы умереть здесь, зная, что я подвел женщину, которую люблю. Зная, что я никогда не узнаю, что с ней случилось. Зная, что я ничего не смог сделать.
Я боролся с тьмой, но она все равно взяла меня. И самое последнее, что я увидел, было ее лицо.
***
Я не ожидал, что проснусь. Я не знал, будут ли для меня рай, ад или чистилище или, может быть, вообще ничего не будет, если я и все вокруг меня ошибались во всем этом, но мои последние мысли не были о надежде. Когда мои глаза открываются, а руки лежат на прохладных простынях, я не совсем уверен, что это не какой-то трюк загробной жизни.
Боль все еще там, яркая и сверкающая в моих венах. Если бы я был мертв, смог бы я все еще чувствовать боль? Это кажется несправедливым, но если это чистилище или, что еще хуже, ад… что ж, тогда боль может быть частью этого.
Поначалу мне трудно полностью открыть глаза. В комнате полумрак, солнечный свет пробивается сквозь щель в занавесках, и воздух приятно прохладный. Кроме боли, ничто в моих обстоятельствах не кажется мне неприятным. Когда мне удается полностью разлепить слипающиеся глаза, морщась от боли в голове, я понимаю, что нахожусь в незнакомой комнате.
Она маленькая и уютная, в стиле бабушки. Здесь голубые обои в цветочек и белоснежные деревянные панели, картины, вышитые крестиком и акварелью, в рамках и мягкое на вид кресло с наброшенным на спинку вязаным пледом.
Я не знаю, где я. Я не знаю, где Саша. У меня нет никаких воспоминаний о том, что было после, кроме, того последнего взгляда на ее испуганное и визжащее лицо, когда ее оттаскивали от меня. Тогда я потерял сознание, если я на самом деле не умер, и понятия не имею, что произошло дальше.
При попытке выпрямиться мне не хватает воздуха, и я задыхаюсь, из-за сильной боли из моего тела вышибло все дыхание. Она находится в центре моего живота, и когда я полностью просыпаюсь, то понимаю, что я без рубашки, если не считать давления на живот.
Осторожно протягивая руку, я прикасаюсь к своему боку и ощущаю скользкий слой бинтов. Кто-то вытащил меня оттуда, смутно осознаю я. Кто-то подлатал меня. Но кто? Где я нахожусь? Где Саша?
Возможно, я задремал на некоторое время, прежде чем звук шагов в коридоре за дверью снова разбудил меня, и я услышал звук поворачивающейся ручки. Я напрягаюсь, пытаясь придумать какое-нибудь средство защиты, если кто-то войдет в эту дверь с намерением причинить мне боль, но мгновение спустя она распахивается, и, к моему шоку, я вижу, как в комнату входит Джиана.
— Что? — Хриплю я, уставившись на нее, и она одаривает меня слабой тонкогубой улыбкой.
— Это долгая история, — мягко говорит она. — Я рада видеть, что ты не спишь, родной. Мы не были уверены, что ты справишься, хотя бы ненадолго. Тот самый врач, который ухаживал за Сашей, пришел навестить тебя, хотя и запросил за это немалую цену, узнав о том, что произошло в поместье.
— Что произошло после… — Я с трудом сглатываю, мое горло кажется сухим и шершавым, как наждачная бумага.
— Шшш. Не говори слишком много. — Джиана подходит ко мне с бумажным стаканчиком в руке. Она кладет одну удивительно сильную руку мне за голову, помогая немного приподняться, а другой рукой, держа чашку, высыпает несколько кусочков льда мне на язык. — Тебя не было дома уже несколько дней. Мы пытались поддерживать твое питание и следовать указаниям врача, но это было трудно. Мы…
— Где мы находимся?
— У нас с Томасом есть домик для отдыха в нескольких милях от поместья. Один на имя его семьи. — Джиана тихо вздыхает. — Мы не могли вернуться в наш собственный дом. Они бы ожидали этого, пришли бы искать нас… и тебя. Это был лучший выбор, который у нас был. Некоторые из охранников, работавших в поместье, не те, кого человек Кашиани помог тебе нанять, поехали с нами. Они охраняют снаружи.
— Где Саша? — У меня есть еще много вопросов, но я не могу придумать ничего, что я хотел бы знать больше, чем это. — Где она? — Спросил я.
