– Здравствуйте, – улыбнулся ей Андрей.
Она его проигнорировала. И лицо скроила такое, что я сразу поняла – происходящее ей очень не нравится и, значит, жди очередной вынос мозга.
– До свидания, – попрощался с ней Андрей и опять без ответа, только его это, похоже, ничуть не задело. Уходя, он подмигнул мне и тихо бросил: – Увидимся завтра…
11.
Господи, какой ужас, что у меня тут нет своей комнаты! Негде, совершенно негде уединиться! Это меня ещё вчера напрягало, когда мы с матерью общались спокойно, а сегодня я готова была взвыть. Вот правда, хоть из дома беги.
Сначала, когда я только вошла домой, она со мной демонстративно не разговаривала. И это не то молчание, когда просто неохота говорить, и поэтому тихо.
Ее молчание было негодующим, кричащим, клокочущим. Она ходила по квартире, что-то делала, перекладывала вещи, готовила ужин с каменным лицом, плотно стиснув губы. На заострённых скулах проступили пунцовые пятна – так всегда, когда она обижалась или злилась.
Подразумевалось, что мне станет плохо от ее игнора, что я должна первая нарушить молчание, попросить прощения и выслушать тонну нравоучений. Так оно и бывало прежде, потому что я обычно страдала, когда мама, обидевшись, меня «не замечала». Ну и отец подзуживал – извинись, помирись.
А сейчас вдруг поняла – не хочу! Не хочу извиняться, потому что ничего дурного я не сделала. Не хочу выслушивать ее… нет, не ругань. Мать никогда не ругается – она пилит. Или сверлит… мозг. В любом случае, ничего этого я не хочу.
И вообще, я тоже зла на неё за то, что она не поздоровалась с Андреем. Пусть она его не знает, пусть ему не рада, но это же элементарная вежливость! Мне перед ним до сих пор из-за неё неловко. Я даже хотела написать ему в мессенджере, поблагодарить за всё, ну и извиниться за маму. Но хотя это и он предложил обменяться номерами, первой писать ему было неудобно. Вдруг решит, что я на него так сразу запала и навязываюсь теперь?
– Садись ужинать, – процедила мама, все ещё сердясь на меня.
На ужин она сварила макароны. А к макаронам – сосиски. Без особого желания я подошла к столу, взгромоздилась на высокий табурет, села напротив матери. Сразу вспомнила гамбургер и картофель фри, от которых отказалась. Рот наполнился слюной, но макароны от этого аппетитнее не стали.
– У нас есть кетчуп? – спросила я.
Мать на мой вопрос не ответила, лишь подняла на меня глаза и смерила долгим, осуждающим взглядом.
– Ну или горчица? Есть?
Мать отшвырнула вилку, и я поняла: всё, сейчас её прорвёт.
– А совесть у тебя есть?
– А что такого бессовестного я сделала?
– А ты не понимаешь?
– Не понимаю! – запальчиво воскликнула я.
– По-твоему это нормально в первый же день приводить домой мальчика?
– Я не собиралась приводить его домой. Андрей просто меня проводил.
– Андрей, значит…
– Да, Андрей. А как я должна его называть, если это его имя?
– Почему вообще он тебя провожал?
– А почему бы и нет?
– Нет, ты издеваешься, я не пойму? Сколько раз я тебе говорила… Сколько объясняла… Но ты, конечно, думаешь, что знаешь всё лучше всех.
– Ничего я так не думаю.
– Личного горького опыта захотелось? – Мать прищурила глаза. – Правильно, зачем учиться на ошибках других, лучше наделать собственных. Только вот знай, что после такого опыта вся жизнь порой идёт наперекосяк. Вот тогда ты поймёшь, что мама была права. Что мамины советы от многих бед бы тебя избавили. Но будет уже поздно.
– Мама! Ну какие беды? Какой горький опыт? Андрей всего лишь проводил меня до дома! – выпалила я и тише добавила: – Раздуваешь из мухи слона.
– Всего лишь! Утром ты даже не знала о его существовании, а через несколько часов приводишь чужого к себе домой… всего лишь. А ты знаешь, что он за человек? Что у него на уме? Ты знаешь, на что он способен? Нет! Не знаешь!
– Это мой одноклассник. Мы с ним сидим за одной партой! Он нормальный парень.
– Все они, как посмотришь, нормальные. Ни у кого на лбу не написано «подонок». Только откуда-то потом берутся девчонки, которых бросили, обидели… изнасиловали.
Мать всегда всё сводит к личной трагедии. Она как будто уверена, что по-другому и быть не может. И мне её жалко, честно, но я уже так не могу. Это ее опека как гиря. Да и вспоминать её слова, что мой отец безымянная мразь, невыносимо. Нет, не буду об этом думать, не хочу…
– Мам, ну если тебе не повезло, это же не значит, что все кругом подонки и насильники…
Вот зря я это сказала. У неё сразу же такое лицо сделалось страшное.
– Не повезло? Ты считаешь, то, что с нами произошло – это невезение? Знаешь, когда у тебя сил нет просто жить, когда утром вставать не хочется, а ночью мечтаешь уснуть и не проснуться – это… – мать, разнервничавшись, с трудом подбирала слова, сбивалась. – Мы еле выкарабкались. Марина дочери чуть не лишилась тогда. До сих пор это нам обеим аукается… Ваня вон… А ты… невезение…
– Какой дочери? О чем ты? Вам тогда по восемнадцать было!
– Тогда – да. А спустя много лет, когда у Марины уже была её Оля… когда она сама заняла должность директора гимназии, кто-то раскопал то видео и разослал по интернету… – Мать осеклась, посмотрела на меня
