Но каким бы ни был нанесенный ущерб, она должна попытаться исправить хоть что-то. Нельзя допустить, чтобы Мэри Кэтрин и впредь считала, будто в жизни собственной дочери она играет самую незначительную роль. Она нужна Ноэль, и теперь – особенно. Пришло время все прояснить.
Услышав за дверью шаги, Дорис поднялась, поморщившись от резкой боли в боку. Ее взгляд упал на картину над диваном – Христос на кресте, с обращенным к небу лицом и выражением восхищения и муки на нем. Но Дорис уже выяснила, что в смерти нет никакой доблести. В сущности, это ничем не примечательное явление. Разве что умирать немного… неловко. В желудке урчит в самое неподходящее время, за ночь под одеялом скапливается неприятный запах. Мерзнешь чаще, раздражаешься быстрее. Одну половину дня проводишь в уборной, вторую – в постели. Да еще приходится зависеть от людей, которых прежде всеми силами старался избегать.
– Ну, не томите меня! – воскликнула Дорис, едва Мэри и Ноэль вошли в комнату. – Что она сказала? Судя по вашим лицам, нечто не слишком обнадеживающее.
Лицо Ноэль было белым как бумага, под пышной копной непослушных черных волос, попортивших Дорис немало крови.
– Пожалуй, встреча прошла удачно. – Ноэль вздохнула и уставилась в окно, словно ждала, что Эмма с минуты на минуту появится у крыльца. – Завтра мы будем знать больше.
Дорис пренебрежительно фыркнула.
– Чтоб он провалился, этот твой муж! Я готова сама поехать к нему и задать ему…
– Мама! – Мэри предостерегающе взглянула на нее. – Пожалуйста, замолчи.
Дорис удивленно закрыла рот. Как она посмела?! Было время, когда за подобный тон ее дочь ждало не просто несколько шлепков. Но Мэри уже не дитя, а ей, Дорис, надо поберечь силы для другой, настоящей битвы.
Подавив раздражение, она сообщила:
– В холодильнике есть салат из тунца. Хотите, я приготовлю сандвичи? С кисло-сладкими пикулями – банка сохранилась еще с прошлого лета.
Ноэль устало покачала головой.
– Спасибо, бабушка, но я все равно не смогу проглотить ни крошки. Если можно, я прилягу наверху.
– Я тоже не голодна. – Мэри взглянула на часики – тонкие, золотые, очень дорогие на вид. – Мне пора возвращаться. Не хватало еще попасть в пробку. – И она обняла Ноэль жестом материнской заботы и сочувствия. – Звони сразу, как только что-нибудь узнаешь. А если я тебе понадоблюсь, я сейчас же примчусь.
В душе Дорис закипало раздражение. Она не сомневалась, что Мэри разыграла эту сцену умышленно. А когда ее внучка ответила: «Спасибо, мама. Обязательно позвоню», – Дорис была готова задушить обеих.
«Господи, детка, чтобы просить о чем-нибудь, надо сначала понять, чего ты хочешь!»
Дорис проводила Мэри до крыльца.
– С твоей стороны было очень мило навестить нас, – язвительно процедила она.
– Завтра утром у меня важная встреча. С перспективным клиентом. Я должна… – На полпути вниз по ступеням Мэри остановилась и обернулась: – Скажи, почему мне вечно приходится извиняться перед тобой? Я уезжаю потому, что пока ничего не могу сделать. А не потому, что хочу поскорее вырваться отсюда. Ради всего святого, мама, скажи, что еще тебе надо?
– Для разнообразия ты могла бы попытаться стать матерью.
Дорис увидела, как изменилась в лице дочь. Ее щеки вспыхнули негодованием. Из двоих дочерей Дорис на Теда была больше похожа Мэри. Она унаследовала его высокий лоб и невинные серо-голубые глаза, каштановые пышные волосы, даже его привычку стоять, вывернув наружу носок одной ноги, словно готовясь к схватке. Но старшую дочь Дорис никто не назвал бы бесхребетной.
На миг Дорис испытала жгучее желание повернуть время вспять, вернуться в тот день, когда Мэри объявила о своей беременности. Если бы только она сумела отнестись к дочери с пониманием! Если бы не наговорила столько ужасных слов…
– Не хватало еще, чтобы именно ты напоминала мне, что я – мать Ноэль. – В ярком солнечном свете глаза Мэри сверкали, как лед.
Казалось, она собиралась добавить что-то еще, произнести вслух слова, от которых ее мать скривилась бы, будто съела что-то кислое. Дорис почти хотела, чтобы эти слова наконец прозвучали: только тогда с затруднением было бы покончено.
– А по-моему, лишнее напоминание тебе не помешает, – отозвалась Дорис.
Мэри с вызовом вскинула подбородок.
– Значит, вот что тебе особенно нравится? Видеть меня в безвыходном положении?
– Речь не о тебе, Мэри Кэтрин. О Ноэль.
– Ты до сих пор наказываешь меня? Только и всего?
Дорис вздохнула. Она знала, что когда-нибудь этот момент наступит. Но, Господи, почему ей так тяжело? Боль, вспыхнувшая в боку, теперь пронизывала все тело. А живущая напротив Бетти Кинан чуть не вывалилась из окна второго этажа, чтобы увидеть, что происходит. Дорис ощутила прилив раздражения, но тут же вспомнила, что именно Бетти поливала ее газон и забирала почту все две недели, пока сама она лежала в больнице.
– Это ты не умеешь прощать, – парировала Дорис. – Да, я понимаю: в том, что ты почти вычеркнута из жизни собственной дочери, гораздо проще обвинить только меня. Но этим делу не поможешь. – Ее голос задрожал. – Возвращайся домой, Мэри Кэтрин. Ноэль нужна ты, ее мать, а не больная старуха, еще одна обуза.
Но Мэри не собиралась сдаваться.
– По-моему, ты забыла, что у меня есть собственная жизнь, не говоря уже о работе.
– Тебе незачем отчитываться передо мной. Объясни это Ноэль.
– Ты всегда точно знаешь, что лучше, не так ли?
От ненависти в глазах дочери Дорис пошатнулась. Так вот какие чувства в действительности испытывает Мэри, вот что прячет под притворной вежливостью, старательно выбирая подарки ко дню рождения и Дню матери! Вот ее удел… Дорис устало произнесла:
– Я знаю, что порой бывала несправедлива к тебе, Мэри Кэтрин. Вот почему я прошу, чтобы по отношению к своей дочери ты поступила как подобает. Пожалуйста, возвращайся домой – ради нее. Ты нужна ей.
Повисло неловкое молчание. Мэри заговорила первой.
– Мне пора. – Ее голос прозвучал холодно. Повесив сумочку на плечо, она отвернулась.
Дорис смотрела, как Мэри быстро вышагивает на негнущихся ногах по дорожке, прикрывая глаза ладонью от слепящего солнца. В ярком летнем свете двор казался бесцветным. Мэри выглядела как видение из далекого прошлого, выцветший снимок из семейного альбома.
Она уехала, а эхо резкого хлопка дверцы машины еще долго звенело в тишине. Дорис втянула воздух, напоенный ароматом жимолости, и только после этого позволила себе опуститься в плетеное кресло у двери. Она тяжело дышала, прижав ладонь к боку. Хорошо, что дочь не видит ее в эту минуту. Мэри понятия не имеет, насколько тяжело она больна. Она считает, что рак побежден. Но если она узнает правду, она сочтет своим долгом «поступить как подобает», что бы это ни значило.
