Но сейчас всё было по-настоящему и серьёзно. И если Форд не поймёт меня, то это конец. Конец всему.
— Доминик, — выдыхаю, собирая все силы в кулак. — Все эти три месяца, что ты лежал здесь, на этой койке, я много думала. Я запросто могла давно уйти, оставив тебя. Но знала — ты найдёшь меня. Всегда и везде. Найдёшь, накажешь, запрёшь, и я снова стану птицей в твоей клетке. Поэтому ждала. Ждала, когда ты очнёшься. И теперь, глядя в тебе в лицо говорю — я ухожу от тебя, Доминик.
Глава 30
Спустя год
В этой квартире так пусто, что мне хочется разрыдаться.
Я устала. Выдохлась морально.
Это одиночество убивало, как и то, что я не могла выйти из квартиры. Не из-за того, что люди Доминика были повсюду, продолжая контролировать меня, а потому что боялась поехать к нему.
Мы не виделись лицом к лицу около восьми месяцев. Говорили только через дверь моей квартиры, телефон, или же я просто наблюдала за ним со стороны в телевизоре.
Форд изменился за это время. Старался быть лучше.
И всё для того, чтобы увидеть родную дочь. И меня.
Тогда, год назад, в той больнице, я сказала ему, что ухожу от него.
Ник отреагировал спокойно, хотя видела, как сжались его кулаки. Только вот он это не принял. Разрешил мне уйти, но… На время. При этом поставил ультиматум.
Говоря свои слова, я знала — он не отпустит. Никогда в жизни. Потому что я уже попала в его клетку, выбраться из которой не возможно.
«Ты не уйдёшь, Бель.»
Эти слова эхом раздаются в голове каждый раз, стоит, перестать слышать детский плачь, и остаться со своими мыслями наедине.
«Я не дам тебе этого сделать. Это давно нужно было понять.»
И я поняла. Избавиться от человека, который одержим тобой на протяжении пяти лет, и делает это до сих пор — невозможно.
И как бы я не хотела начать жизнь с чистого листа, у меня никогда не выйдет. Только если взять ластик и стереть всё то, что нарисовала. А если всё это — ручка? От неё невозможно избавиться.
Так вышло и у нас. Он сразу сказал, что не оставит меня. Но при этом сказал те слова, которые дали мне надежду на то, что у нас будет белый лист в наших отношениях. Не кипельно белый, а с вмятинами от карандаша.
Такими же, напоминающие тонкие шрамы.
Только вот чтобы сделать это, нам надо обоим постараться.
Мне — отдалиться, что я прекрасно сделала и хотела. Хоть и временно. А Доминику… Пройти терапию. Измениться. Стать сдержаннее.
Потому что без этого он не увидит свою дочь.
Такое у меня было условие. На которое Форд только кивнул, соглашаясь.
Для него это будет отличной мотивацией.
Но в нашем соглашении были и минусы. Доминик позволил мне уехать из особняка и переехать в квартиру. В которой я сидела как пленница, занимаясь своим маленьким чадом, не выходя из четырёх стен.
Это были меры безопасности. Которые Ник пытался обойти десятки раз, чуть ли не выбивая дверь. Хотел увидеться. Коснуться. Меня, живота. И только через несколько месяцев уже и дочь. Даже рожать мне пришлось дома, с минимум врачей, чтобы у мужчины не было соблазна увидеть меня.
Такая у него была терапия: абстрагироваться от объекта одержимости. Получалось плохо. Всё доходило до истерик и скандалов.
Я для Ника как наркотик. Попробовал и не можешь оторваться. Хочется ещё и ещё. И за эти пять лет жизни он подсел на меня так, что не мог и прожить несколько дней, чтобы не сорваться.
Способ странный, но действенный. За что я и была благодарна новому психологу Форда. Прошлый, оказался, подставной.
Роберт специально нанял его, чтобы травмировать душу моего мужа и дальше. Поэтому все многочисленные приёмы не только не помогали, но только отравляли.
Понял он это не сразу. Врач сам прокололся, за что и поплатился.
С такими у Доминика разговор короткий. Он не пощадил даже собственного брата.
Но и поделом им обоим. Потому что из-за одного Роберта Ник стал таким. Чем испортил и его и мою жизнь, вмешиваясь в неё. Та девушка, которую я видела год назад, привязанную к кровати — было его рук дела.
Пытался сделать так, чтобы я возненавидела его ещё больше. Но он не знал, что я уже давно не чувствовала ничего такого. Смирилась. Выдохлась.
Громко выдохнув, отошла от окна, услышав детский лепет.
Малышка проснулась.
Уголки губ сами тянутся вверх, и я иду к кроватке, забирая моё маленькое счастье на руки.
Она была единственной, кто не давал мне сойти с ума.
— С пробуждением, солнышко, — улыбаюсь, подбрасывая малютку в воздух. Ловлю, прижимаю к себе и целую в маленький лобик.
Звонок в дверь заставляет встрепенуться и почувствовать ещё один прилив радостных эмоций.
Доминик.
Смотрю на время, проверяя, что муж пришёл минута в минуту, как делал всегда.
Иду к двери, держа малышку на руках. Подхожу к металлической между нами преградой, и невольно улыбаюсь, каждый раз смеясь над нашими разговорами.
Вот так вот через дверь. Через которую Ник не может притронуться к нам и увидеть. И так уже в течение восьми месяцев. Поначалу он срывался, но сейчас привык — вёл себя адекватно, что не могло не радовать.
Значит, терапия работала.
— Привет, — шевелю губами, садясь на попу и поворачиваясь спиной к двери. Знала, что по ту сторону он сидит также. Так было всегда. Для этого Форд даже выкупил целое здание, чтобы никто не шастал по лестничным клеткам, фотографируя, как миллиардер сидит на дорогом коврике перед чьей-то квартирой.
— Привет, — слышу родной голос и прикрываю глаза. Чувствую, как моя девочка машет ладошками, улавливая, что папа был где-то рядом.
Она делала так всегда. Отзывалась на его голос. Делала она это ещё в животе, когда Форд кричал на весь дом, чтобы я впустила его внутрь.
— Как вы? — летит привычный вопрос, на который отвечаю как всегда.
— Хорошо, — открываю глаза и смотрю на наше чудо. — Аврора только проснулась. Уже активно машет ручками, стоит только услышать тебя.
И так всегда. Просто беседа, которая помогает ни мне, ни ему сойти с ума.
Ему — чтобы не свихнуться без нашей близости.
Мне — то же самое, только от одиночества. Потому что я не подпускала к себе никого, даже Николь. Знала — от прежнего Доминика ей бы досталась. За то, что она могла со мной увидеться, а он нет.
Вылечиться от этого невозможно. Только притупить, что и сказал мне Ник. Но и этого было достаточно, чтобы не жить в страхе за свою и дочери жизнь.
— Бель, открой мне дверь.
Снова прикрываю глаза, закусывая губу. Не могу. Хотя очень хочется.
Я тоже хотела увидеть его. Хочу просто потрогать его.
Я поняла это слишком поздно, но… Тяжело отпускать человека, с которым прожил чуть ли не треть своей сознательной жизни. Это привычка, привязанность. И, несмотря на то, что Ник так ко мне относился, сейчас…
Я не видела в нём агрессии, из-за чего тянулась к нему.
Потому что чувствовала — он возвращается к тому, с чего мы начали.
Медленно, потихоньку, мелкими шажками.
Мне не важно, вернётся ли тот Доминик или нет, просто хочу, чтобы я могла ощущать себя в безопасности.
Это не любовь. Нет. Она и рядом не стояла с ней. Свою Аврору люблю. Доминика — нет.
Но я знала — мне не уйти от него. Никогда. Нас разлучит только смерть. Но о ней я не думала, потому что у меня было, для кого жить — для малышки Роры.
И зная это, пыталась смириться. Забыть прошлое, залечить глубокие рубцы на душе. И верить. В то, что Форд изменится.
Потому что Авроре нужна нормальная семья. Нужен отец.
Именно поэтому я готова терпеть.
— Ты же знаешь, я не могу, — говорю через силу.
— Мой врач разрешил, Анабель, — его слова кажутся вымыслом.
Восемь месяцев. Столько мы не видели друг друга. И сейчас, слыша то, что я могу открыть эту дверь и познакомить родную дочь и отца, хочется расплакаться.
Потому что всё это время хотела, чтобы моя малютка почувствовала отца. И чтобы Доминик подержал то, что создал.
