«Завтрак готов».
«Спасибо. Не хочу», — спустя пару минут раздумий ответил Гоша.
«Тогда и я не хочу».
«Вась, забудь о том, что я есть».
«Не могу».
Устало вздохнув, Гоша поднялся на ноги, отряхнул джинсы и направился в дом. Сейчас он мечтал уехать, куда глаза глядят. Пусть в душе огромная дыра и свищет ветер, но всё же не так ломает, как голос, взгляд, молчание. Васька ждала его на кухне, сидя за столом, опустив взгляд в бокал с кофе. Гоша постоял в молчании, а потом сел на свой привычный стул, выпил остывший напиток и отставил чашку в сторону.
— До фестиваля остаюсь, но переезжаю в гараж, — сказал он.
— Зачем? — с привычной прямотой поинтересовалась Васька и хмуро посмотрела на Гошу.
— Так будет лучше.
— Кому?
— Тебе, Вась, — вздохнул Гоша и встретился с ней взглядом. Утреннее досадное приключение готовилось повториться. Васька стала близка настолько, что он чувствовал её дыхание, настроение, боль и отчаяние. — После фестиваля я сразу уеду.
— Понимаю, — кивнула она, а сама едва удерживалась, чтобы не заплакать. Два дня, две ночи и тишина. — Вернёшься домой?
— Пока не знаю. Вась, не смотри так, — не выдержал он и опустил голову, уткнувшись в подставленные ладони.
— Как?
— Никак не смотри, — попросил Гоша.
— Не могу. Ты — единственный, кто понимает меня, — шепнула Васька. — Не бросай меня, пожалуйста. После фестиваля я тебя отпущу. Попробую.
— Ты сама-то веришь в то, что говоришь?
— Нет. Я не хочу тебя отпускать. Это как перестать дышать. Я знаю тебя сотни лет. Наверное, мы были рядом в других жизнях, потому что никак не могу объяснить, почему ты мне близок. А может, кто-то послал тебя ко мне именно сейчас, чтобы я не сошла с ума, — она бессильно уронила руки на стол и задела чашку. Недопитый кофе вылился и растёкся по столу, закапал ей на джинсы. Васька не реагировала. Смотрела, как расплывается пятно на ткани, и не двигалась, снова погружаясь в привычную тьму.
Потом всё же встала, как зомби, и пошла в свою комнату переодеваться. Гоша смотрел на неё и видел себя, раздавленного, потерянного, такого, каким он был, сбегая из прошлого. В памяти всплыла первая встреча в магазине, теперь уже не случайная. Они должны были встретиться, машина сломаться, душа выбраться из скорлупы.
«Расклеился, сопляк? Пожалел себя? Засунь теперь все свои хотелки подальше. Ты нужен ей, — истерически верещала Джорджия в голове, старательно давя на больное место. То ли уже шизофрения подкралась, то ли и впрямь в сознании поселилась совесть с дивным именем, но не отпускала, пинала. — Застегни штаны покрепче и живи дальше».
Гоша подошёл к двери, за которой скрылась хозяйка, и постучал.
— Вась, я зайду?
— Как хочешь…
Он толкнул дверь и застыл. Васька сидела на полу в грязных джинсах, перебирая фотографии в большой коробке из-под обуви. Обычно она проводила так всё время после похорон отца, иногда даже засыпала в обнимку с фотографиями. Гоша неуверенно сделал несколько шагов и опустился рядом.
— Он не вернётся, — шепнула она. — Никогда. Мы были счастливы.
— Ты ещё будешь счастливой, но по-другому. Иди ко мне, малыш. Хватит плакать. Он хотел, чтобы ты радовалась жизни, которую папа тебе подарил. Это сложно пока представить, но у тебя всё будет хорошо. Поверь мне, — шептал он, притянув к себе за плечи.
Постепенно Васька перестала вздрагивать и начала рассказывать, где и когда были сделаны фотографии. С каждой минутой голос становился спокойнее, улыбка мягче, мысли тише. Спустя час Гоша знал о ней всё от рождения до момента знакомства. Между ними снова наступило перемирие, а накануне фестиваля приехал Мизинчик, но в дом не вошёл, а попросил Ваську спуститься вниз. Гоша смотрел из окна, как она села к дяде Гене в машину и подозревал, что речь зашла о нём. Как в воду глядел.
— Привет, крёстный! Что за тайны? — обеспокоенная Васька спряталась в полумраке огромного внедорожника.
— Знаешь, кто он? — спросил Мизинчик, будто раздумывая открывать тайну или нет.
— Журналист.
— Это правда. Он журналист и весьма известный. Гоша Аристархов по прозвищу Аллигатор. Я не поверил, но это правда. Он работал в престижной газете «MacroNews», руководил отделом новостей. Все самые острые материалы, интервью, очерки последних лет принадлежат его перу. Из хорошего — это всё, увы, — вздохнул мужчина, едва сдерживаясь, чтобы не материться при Ваське. — Его выгнали взашей.
— Я знаю, — тихо ответила она, догадываясь, что Мизинчику всё известно.
— А ты знаешь, почему?
— За секс в лифте и голую задницу, ставшую достоянием всей страны.
— Смело. Хочешь взглянуть? — спросил мужчина.
— На что?
— На задницу, — он бросил ей на колени сложенный газетный лист и включил свет в салоне. — Классная фотка. Огонь. Может, позволишь мне его немного поучить уму-разуму?
— Нет, — она покачала головой, разворачивая газету. Половину полосы занимала сочная фотография мужчины от пояса и ниже со спущенными штанами. Васька даже не сразу заметила две женские ноги на высоченных шпильках. — Анаконда.
— Мы её почти нашли, но она ловко ускользает. Шельма.
— Зачем она тебе? — нахмурилась Васька, продолжая изучать фотографию.
— Любопытно, как всё было на самом деле. Кроме тату на ноге, больше никаких данных, — усмехнулся Мизинчик. Для него не существовало очевидного, тем более такого явного. — Ненавижу баб с наколками. Зачем красоту портят?
— Без понятия. Хотят быть в тренде. Лучше скажи, зачем ты мне это привёз?
— Чтобы ты не наломала дров. Слава впереди него чешет.
— Аморальный тип. Ты знал, что девочки выбирают плохих мальчиков? — улыбнулась Васька. Сердце уже ощутило чувствительный укол ревности. Одно дело разговоры и сон, другое — факт.
— Догадывался. Вешаются мне на шею регулярно, а я очень плохой мальчик. Вась, не вздумай в него влюбиться. Он — обычная секс-машина.
— Без понятия, какая он секс-машина. Не проверяла.
— И не проверяй. Не надо. Девочка моя, если он разобьёт твоё сердце, то живым его не найдут. Подумай об этом, — попросил Мизинчик, погладив Ваську по подбородку.
— Ты ничего ему не сделаешь. Даже если я и разобью своё сердце, то сделаю это сама. Завтра он уедет после фестиваля. Не переживай. Мне будет плохо. Очень плохо, но это не его вина. Он должен был появиться. В жизни не бывает случайностей. Ты сам так говоришь. Завтра мы будем вовремя. Люблю тебя, — девушка обняла его за шею и чмокнула в щёку. — Не злись. Ты крокодил, он аллигатор. Зверинец.
— Как нога?
— Ходить не мешает. Через пару дней смогу работать. Пока, — она открыла дверь и аккуратно спрыгнула на землю.
— До завтра…
Васька подождала, пока машина не скроется из вида, а потом пошла в дом. Говорить о газете она не собиралась. Впереди ждала последняя ночь рядом с Гошей, и она не собиралась портить её разговорами о голых задницах.
— Говорили обо мне? — Гоша встретил её возле калитки.
— О ком же ещё, Гоша Аристархов — звезда «MacroNews». Я предупреждала, что он всё разнюхает, — вздохнула Васька, запирая калитку на замок. Августовский вечер обдавал прохладой. Хотелось спрятаться в доме. — Ты бабник и сердцеед. Разобьёшь мне сердце, и тебя тут же кастрируют.
— Заманчивая перспектива, — улыбнулся он. Стало легче, несмотря на угрозы. Ложь не давила на нервы. — Как думаешь, получится?
— Сердце разбить? Кто ж его знает. Завтра проверю, когда помашу тебе рукой.
— Вась, я не хочу уезжать, но и остаться не могу, — горячо зашептал он, останавливая её в полумраке гаража. — Прости.
— Не за что, Аллигатор. Никакой ты не Рохлик, — она повернулась к нему лицом, жадно вглядываясь в сверкающие голубые глаза. Они напоминали звёздочки. — Я всё понимаю. Не принимаю, но понимаю.
— Вась, прости, — прошептал он, склоняя голову.
— За что? — едва слышно спросила она, ощущая на губах горячее дыхание.
— За это, — Гоша накрыл её губы поцелуем, соблазнительно мягким, ласкающим, не требующим ничего, кроме отклика.
