лягушатники не знают, как готовить человеческий язык. А вот я знаю. Я тебе его отрежу, Дима, а потом поджарю на оливковом масле, чтоб не пригорел.
— Нет. Не так. Сначала надо его отварить до готовности. А уже потом порезать на нужные кусочки и поджарить на сковороде. Но только на сливочном масле с добавлением натертого чеснока. Обалденное получится блюдо.
— Ой, все. Оставь свои рецепты для слабовольных теток. И этот мужчина мой куратор. Я прохожу с ним практику. И мне кажется, он хочет затащить меня в койку. Вот я и запрыгнула на тебя, чтобы он знал, что я занята. Так что у меня никого нет, — сдержанно произношу я. И совершенно не важно, что впервые в моей жизни именно язык этого мужчины побывал в моем рту. — И знакомить меня ни с кем не надо. Мне хватает моего круга общения.
— Поля, трупы — это не круг общения.
— Вообще-то, я имела в виду Алису. Мне ее вполне хватает. В пятницу мы с ней едем на пляж. И там, так уж и быть, потрахаемся на радость всем. Достали, ей Богу! — сжимаю кулаки от злости. И этот туда же!
— Во-первых, трахаться на песке — ужасно. Он забивается в интимные места. Не советую. Во-вторых, если ты будешь трахаться с Алисой, вряд ли кто-то обрадуется такому слиянию двух семейств. И что-то мне подсказывает, что твоя подружка— классическая гетеросексуалка, ты ее вряд ли привлекаешь.
— Вообще-то, я имела в виду, что мы найдем того, с кем можно это сделать. И это была шутка. А ты что уже и до моей подружки добрался за несколько часов, оценив ее гетеросексуальность?! Вот только посмей, реально язык отрежу.
— Господь с тобой, пышки не совсем в моем вкусе.
— Ммм… пышки? А ты когда ее видел в последний раз?
— Лет пять назад или чуть больше.
— Тогда мне не стоит беспокоиться за Алису, раз пышечки не в твоем вкусе. Она в конец… разжирела. Этакий маленький жирный карлик. Еще и прыщами ее часто обсыпает, от излишнего… выделения кожного сала.
— Да ладно, — усмехается Дима, от чего мне почему-то хочется выбить ему зуб. — Ты знаешь, я поеду с вами на пляж. А то мало ли она тебя задавит своей попой и все — нема больше Полины. Надо тебя охранять.
— Лучше не надо. Я против. Она будет стесняться своего лишнего веса и обвисшей груди. Нам будет лучше вдвоем. И в клуб я с тобой не пойду.
— Пойдем. Один раз на следующих выходных. И на пляж я тоже поеду, небезопасно оставлять двух девушек одних.
— Нас Алисин жир спасет. Не бойся, никто к нам и близко не подойдет.
— И все же я настаиваю. Кстати, дома тебя ждет сюрприз.
— Плохой, конечно же?
— Там все-все родственники.
— Отче наш, сущий на небесах. Да святится имя Твое. Да при…
— Прекрати.
— Аминь.
* * *
Каюсь, на следующее утро я рвалась не только побыстрее оказаться в больнице, но и узреть… чужие трусы. Не знаю, как это объяснить и стоит ли вообще искать оправдание своим действиям. Но фактически я ждала приход Алмазова. И я сделала окончательный вывод, что он врун. Опять пришел без двадцати девять. И вряд ли просыпается он от предложенной мной музыки на телефоне. Значит приходит он так всегда, зачем соврал — остается загадкой.
Вхожу в ординаторскую, спустя полторы минуты после его прихода, дабы застать как раз за переодеванием. Скорее всего мне просто интересно — вчерашние трусы, это разовая акция или… постоянство. Не разовая… Провались я под землю, но я бы многое отдала, чтобы посмотреть на все имеющееся у него белье. «Последние чистые трусы» именно такая надпись на полупопиях. А спереди? Давай повернись сюда.
— Доброе утро.
— У кого-то еще отекла мошонка? — несвойственным для него голосом произнес Алмазов, поворачиваясь ко мне лицом, но я смотрю, конечно, же не туда. «Маньяк» именно это выбито на… маньячном месте.
— Ни у кого.
— Может у кого-нибудь член распух? — безэмоционально произносит он.
— Нет.
— Тогда чего смущаешь мои гениталии? Отвернулась или вышла, если ничего срочного.
— Что?
— Я говорю отвернулась или вышла, вот что.
Несколько секунд смотрела в его непроницаемое лицо и все же развернулась, и пошла к выходу. Сказать, что неприятно — ничего не сказать. Я была уверена, что буду испытать кайф, когда Алмазов отстанет от меня, после вчерашнего запрыгивания на Диму. Но не испытала. Отстать — отстал, но испытывать на себе его дурное настроение мне не понравилось совсем. В особенности, когда с другими он был полной противоположностью. Но самое отвратительное было, когда поступил новенький больной с весом в сорок килограмм, у которого вместо живота оказались сплошные грубые рубцы и выведенная колостома.
— Мы потратили на него три часа, зачем? Извините, но он не жилец.
— Ты слишком цинична, Полина. Рановато для двадцати лет, — скидывая перчатки, все так же зло бросает Алмазов. — И твой цинизм слишком… нездоровый, если так можно сказать.
— Я мыслю здраво. Он типичный алкаш, который получил закономерный исход. Вы же вместо того, чтобы лечить других больных, беседовали с его отцом полтора часа. Время потрачено впустую. Мы и за десять минут поняли, что у него нет ни одного здорового органа, что с гемоглобином в пятьдесят его швырнули из одной больницу в другую, чтобы не портить себе статистику лишней смертностью. Это четвертая госпитализация за два месяца. И она будет с летальным исходом. Вопрос на часы. Я может и цинична, но мой цинизм здравый. Надо вкладывать все силы в того, у кого есть шанс выжить. Это — не тот случай, — на одном дыхании проговорила я, мельком замечая, как Алмазов сжал руки в кулак.
— Ты знаешь, на его месте мог оказаться, кто угодно. Ему тридцать три, Полина. Это только начало жизни. И даже, если он оступился и забухал после развода, это не значит, что соплячка вроде тебя должна ставить на нем крест. На его месте может быть твой папа, мама, сестра, да кто угодно. В прошлом году
