Так много всего происходит. И так сразу. До озноба приятная тяжесть огромного мужского тела, прижимающего ее к кровати. Твердое колено, раздвинувшее ноги, кажется, обжигает нежную кожу внутренней поверхности бедер, не прикрытую чулками. Его рука, сжимающая ее, закинутые за головой. Губы. Которые или целуют так, что в голове гаснут последние всполохи мыслей. Или шепчут на ушко. Жарким прерывающимся шепотом. Ее имя. И «… я так скучал…». И «… такая сладкая…». И «… я не могу больше…».
Стас отпускает ее руки. Затем, чтобы освободить первую пуговку из петли. Вторую. Третью. Целует открывшиеся прелести. Пока прикрытые. Белыми тонкими кружевами. Которые совершенно не преграда для его губ. И языка.
Другая рука ныряет под юбку. Скользит вверх по бедру. До кружевного края чулок.
Сделав резкий шумный выдох, он отпрянул от Веры. Сел на кровати, максимально отодвинувшись на самый край. Голая грудь (момент, когда он снял рубашку, совершенно выпал у Веры из головы) резко вздымается и опадает.
Вера тоже садится. Оглушенная. Полураздетая. Ничего не понимающая.
— Стас?
— Вера, прости меня. Вот-вот случится большое несчастье, — убитым голос произносит он.
— Да в чем дело? — терпение ее лопается.
— Я сейчас чуть не кончил, — чуть слышно выговаривает Стас.
И-ди-от! Вера соскакивает с кровати. Встает перед Стасом. По дороге успев скинуть жакет. И теперь сражается с замком юбки. Наконец юбка соскальзывает вниз, и она отпинывает ее ногой. Остается стоять в полупрозрачном белье и чулках.
У Соловьева случается приступ удушья. Глаза распахиваются на пол-лица. Сказать он не может ничего.
— Ну! — Вера упирает руки в бедра. — Или ты прекращаешь отлынивать! Или я беру в руки биту!
Со сдавленным то ли стоном, то ли рыком он вскакивает, хватает ее в объятья. И они снова падают на кровать.
Про «Я сейчас кончу» было сильно преувеличено. Потому что Вера уже абсолютно нагая, неимоверно влажная, вся такая розовая, дрожащая, с прерывающимся дыханием. Может только простонать: «Ста-а-а-с». Или жалобно выдохнуть: «Пожалуйста!». А он все медлит. Сводит с ума. Поцелуями. Прикосновениями дрожащих от возбуждения и напряжения пальцев. Напряжение сказывается не только в его пальцах. Вера чувствует его напряжение животом. Потом бедром. А вот руки ее Стас перехватывает и не позволяет к себе прикоснуться. И продолжает. Продолжает. Продолжает.
И наконец-то она чувствует его напряжение там. Там, где уже до боли его хочет. Гладкийгорячийтвердый! И он останавливается!!!
— Стас?!
— Вера, — он со стоном произносит ее имя. В голосе все — напряжение, мука, страдание. — У меня нет ничего. Резинок нет. Я же говорил, что два года уже…
— У тебя есть ты, — и она делает легкое движение бедрами вперед. Навстречу гладкомугорячемутвердому ему.
И он подается ей навстречу. Входя одним плавным глубоким радостным движением.
— Да… — выдыхает, выгибая спину, Вера.
— Да… — стонет, опускаясь на предплечья, Стас.
Что может быть лучше оргазма? Ничего. Разве что если при этом ты слышишь, как любимый голос со стоном выдыхает твое имя. А сам любимый вздрагивает при этом всем телом. И твое сжимающееся от сладкого отпускающего напряжения лоно принимает его горячий дар. Вот оно, оказывается, как бывает по-настоящему.
* * *
— Пить хочешь? — теплое дыхание щекочет ей ухо.
— Что?
— Ты не хочешь пить?
В горле действительно пересохло.
— Хочу.
Стас приподнимается на локте. На губах его блуждает легкая улыбка.
— Шампанского? — вопросительно выгибает бровь.
— Да, пожалуй, — томно отвечает Вера.
Стас встает с кровати. Оказывается, от прежнего Стаса Соловьева многое осталось. Например, это откровенное бесстыдство. Стоит рядом с кроватью абсолютно голый. Не делая попыток прикрыться или одеться. Улыбается. Великолепный в своей наготе.
— Чего изволите к шампанскому?
— Ничего. И поживее!
— Слушаюсь, — шутовской поклон, и он поворачивается к ней спиной, направляясь к холодильнику у дальней стены. Вид сзади не менее великолепен. Он не видит, и можно беззастенчиво пялиться. Пока любовалась крепкими округлыми мужскими ягодицами, пока оценила всю красоту широченных плеч, сбегающих к узкой талии. Перекатывающиеся на спине мышцы…
— Стас!!! — она не просто закричала. Вера взвизгнула от увиденного.
Он вздрагивает, резко оборачивается. Вера уже соскочила с кровати и подбежала к нему, заглядывая за плечо.
— Что это у тебя там?!
Стас чуть слышно чертыхается, берет Веру за руки. Целует в ладонь.
— Ничего.
— Ста-а-а-ас?!
Что ему остается делать? Рано или поздно все равно увидит. Так почему не сейчас? Пусть лучше на спину смотрит, чем на то, что у него спустя пять минут после оргазма уже опять эрекция. А нечего перед ним голой скакать. Со вздохом Стас поворачивается спиной.
Она не верит своим глазам. Во всю ширину спины. Татуировка. Огромное стилизованное сердце. Внутри сердца надпись. «Вера — ты моя надежда и любовь».
— Налюбовалась? — Стас поворачивается к ней лицом. Берет со стола бутылку с шампанским. Начинает отдирать фольгу. Вера молчит, потрясенная. Вот теперь действительно нечего сказать.
Хлопает пробка. Белый дымок поднимается из горлышка бутылки. Стас разливает шампанское. Соприкасаясь, бокалы издают мелодичный тонкий звук.
Вера отпивает холодной обжигающей жидкости. Ни черта она не понимает в шампанском, но это, кажется хорошее. И тут до нее доходит вся абсурдность ситуации. Стоит голая на кухне, дегустирует шампанское рядом с мужчиной, у которого на спине написано… такое… Чего уж тут стесняться, в этой-то ситуации?
— А почему на спине?
— Скажи спасибо, что не на заднице, — Стас смущен и раздражен одновременно. — Изначально у меня такой концепт был.
Вздыхает и добавляет:
— Плохо мне было. Злой был как черт. В один из разов надрался как свинья и приперся к знакомому тату-мастеру. Я, честно говоря, плохо помню, о чем думал и что ему говорил. Но, судя по его рассказам — это еще цветочки по сравнению с тем, что я хотел изначально.
Вера покачивает бокалом с шампанским. Черт, все становится абсурдней и абсурдней.
— Ну и как это… понимать?
— А как написано, так и понимать, — ему терять уже нечего. Не так он хотел, чтобы это случилось. А в итоге стоит голый на кухне рядом с любимой женщиной, а на спине у него — идиотская татуировка.
Вера в задумчивости отставляет бокал. Смотрит на Стаса. И сейчас ей абсолютно плевать, что они обнажены.
— Ты ничего не хочешь мне сказать?
