— Всего лишь небольшая приятная галлюцинация, — пояснила Саванна. — Я же королева галлюцинаций. Могу тебе все рассказать о них.
— Ты намекаешь, что я чокнутый? Но ненормальной у нас всегда была ты.
— Как теперь выяснилось, не только я, Люк.
— Но у меня было настоящее видение. Как у святых, — упирался Люк. — Я чувствовал прикосновение Бога. Он показывал мне будущее, которое обязательно наступит, если я останусь верен своей миссии.
— Ты слишком много времени провел в одиночестве, — заметил я.
— Но ведь мистер Фрукт мне не причудился.
— Это наиболее странная часть твоей галлюцинации, — задумчиво произнесла Саванна.
— Да нет, это был настоящий, живой мистер Фрукт. Когда город переселяли, о нем забыли. А может, он перепугался, когда начали ломать и взрывать дома. Прятался в лесу, кормился чем придется. Отощал, одежда превратилась в лохмотья. Но по-прежнему стоял на своем перекрестке и дул в свисток. Попробуйте объяснить подобному человеку, что такое плутоний и право государства на изъятие земель. Когда я нашел мистера Фрукта, он от голода еле на ногах держался. Я его силой уволок с того места, усадил в лодку и отвез в одну из католических миссий Саванны. Там старика отправили в Милледжвилл в штатную психушку. И никто меня не желал слушать, когда я пытался объяснить, что он вовсе не двинутый. Его нужно лишь подкормить и найти новый перекресток, где он сможет заниматься привычным делом. Я их не виню. Чтобы понимать мистера Фрукта, нужно вырасти в Коллетоне. Я бы мог распинаться сколько угодно и все равно не убедил бы их, что в Божьем замысле мистер Фрукт занимает свое важное место.
— Помощь нужна не только мистеру Фрукту. Тебе тоже, — заявила Саванна. — Вы с ним оба — жертвы переселения.
— Но ведь я с предельной ясностью видел Коллетон. Вот когда ты садишься перед чистым листом бумаги, ты ведь уже чувствуешь, что где-то на нем спряталось стихотворение. Так и предо мной на темном куске земли предстал наш город. Можешь называть это воображением, но это не безумие.
— Тебе нужно поехать с нами, — заключила Саванна. — Пора начинать новую жизнь.
Люк спрятал лицо в своих громадных ладонях. В его горе было что-то первозданное и звериное. Перед нами сидел величественный лев с нежными глазами пугливой лани.
— Ты упомянул какого-то Ковингтона из ФБР. Ты ему доверяешь? — обратился ко мне Люк.
— Не больше, чем любому охотнику за моим братом.
— И он считает, что я могу отделаться тремя годами тюрьмы?
— По его словам, от трех до пяти. Такая у него сделка с прокуратурой.
— Возможно, меня даже поместят в одну камеру с отцом.
— Отец мечтает о твоем возвращении, — подхватила Саванна. — Он очень волнуется за тебя. И мама тоже.
— Может, через каких-нибудь пять лет отпразднуем воссоединение семьи, — грустно улыбнулся Люк.
— Предлагаю провести его в Аушвице.
Саванна была верна себе.
— Том, передай Ковингтону, что я выйду возле Чарлстонского моста, — сказал Люк. — Мне бы хотелось сдаться офицеру Национальной гвардии. По всем правилам, как сдаются солдаты.
— Тогда давай с нами, — предложил я. — Из дома я позвоню Ковингтону.
— Хочу провести здесь пару деньков один. Проститься с Коллетоном. Итак, я буду ждать их в пятницу возле Чарлстонского моста.
— Саванна, вода прибывает. Нам скоро отплывать.
— Люк, хочешь, я побуду здесь с тобой? Мне что-то страшно оставлять тебя одного, — забеспокоилась Саванна.
— Сестренка моя дорогая, я смогу о себе позаботиться. Все будет отлично. Том прав: если в ближайший час вы не отъедете — вам сегодня отсюда не выбраться.
Люк помог мне спустить лодку на воду. Он прижал к себе Саванну, и сестра долго плакала у него на плече.
Потом брат повернулся ко мне. Когда он меня обнял, я тоже не выдержал.
— Не надо, Том. Все закончилось, — успокаивал Люк. — Через три года мы будем гоготать во все горло, вспоминая эти дни. Конечно, получилось дерьмово, но все изменится. Сотворим что-нибудь удивительное. Выйду на свободу, купим здоровенную лодку и наловим креветок больше, чем кто-либо на всем Восточном побережье. Мы станем знаменитыми. А потом найдем какой-нибудь уютный прибрежный бар, вытряхнем оттуда всех матросов и будем выпивать одни.
Мы с сестрой забрались в лодку. Люк оттолкнул ее от берега. Саванна без конца посылала брату воздушные поцелуи. Тонкий месяц освещал удаляющуюся фигуру Люка. Мы плыли по солончаковому болоту, понимая, что больше никогда не увидим родных мест. Я правил лодкой и читал про себя благодарственную молитву. Хотя Бог и усложнил мне жизнь странными и ущербными родителями, Он же уравновесил ее, подарив мне замечательных брата и сестру. Без них я бы не совершил этого путешествия и даже не мечтал бы о нем.
По пути к месту встречи у Чарлстонского моста Люк решил нанести последний сентиментальный визит на остров, где родился и вырос. Брат как раз стоял на фундаменте нашего домика, когда его с первого выстрела убил один из бывших «зеленых беретов», направленных в округ Коллетон. Напрасно полковник Брайсон Келлехер ждал Люка Винго возле Чарлстонского моста… Джей Уильям Ковингтон сам приехал ко мне на остров Салливанс и сообщил о случившемся.
После траурной церемонии мы с Саванной погрузили гроб с телом Люка на лодку и устремились к водам Гольфстрима, который брат так любил. Там мы опустили тяжелый гроб за борт. Саванна читала стихотворение «Принц приливов», написанное в знак прощания с Люком.
Когда она произнесла последние строчки, мы поплыли обратно в Чарлстон, зная, что все оставшиеся дни будем учиться жить без Люка. Вместо воссоединения наша семья распадалась, трещала по швам, и это тянулось годы.
Осталось совсем немного.
История Люка давалась мне тяжело. Рассказывая ее Сьюзен Лоуэнстайн, я не спешил. Я с трудом выдавливал слова, и все же мне было легче открыться женщине, которую я любил и которая ежедневно шептала, что любит меня. Она разбудила во мне то, что так долго пребывало в спячке. Благодаря Сьюзен я не только вновь ощутил страсть, но и почувствовал возвращение надежды и удаление всех «штормовых предупреждений» из опасных зон памяти.
Я провел лето, сочиняя дочерям песни о любви, а жене — письма о любви. Я невероятно скучал по девочкам; меня будоражило одно лишь упоминание их имен. Но дочери не могли вычеркнуть меня из своей жизни, а вот Салли, как мне казалось, я потерял навсегда. В моих посланиях к ней повторялась одна и та же тема: никто лучше, чем я, не понимает причину, заставившую ее искать отношений вне дома. Погрузившись в свое безутешное горе, я превратил жену в чужого человека, пытавшегося вторгнуться в мои печальные пределы. Но что хуже всего, я сделал из нее вдову при живом муже и заставил жить в доме, где не было ничего, кроме горя. Островной парень Том Винго отрезал себя ото всех, кто им дорожил, и пустился в долгое изнурительное плавание по просторам страданий. Я уверял Салли, что ее роман с доктором Кливлендом кое-чему меня научил. Раньше я считал, что после гибели брата мне уже ничто не сможет причинить боль; оказалось, что это не так. Однако я прекратил тонуть в жалости к самому себе и теперь ощущал, как во мне вновь поднимается боец. Теперь я знал: зачастую прелюдией к спасению служит поцелуй Иуды. Бывают времена, когда предательство — это проявление любви. Я выбросил Салли из своего сердца — и Джек Кливленд радостно принял ее в свое. Мне это не нравилось, но я писал Салли, что прекрасно понимаю ее ситуацию. Ее ответы были письмами уязвленной, сбитой с толку женщины. Она сомневалась, ей нужно было подумать. Я дал ей достаточно времени и теперь ожидал ее решения. Мне и в голову не приходило, что решение придется принимать мне и что Нью-Йорк я буду покидать с радостным чувством.
