Поговорив с сестрой, Пьетро со стаканом в руке лег на диван и закрыл глаза. Последние звуки адажио, лишая его всякой надежды, переворачивали душу. Из наклоненного стакана на ковер выпал кусочек льда, пролились последние капли. «Я стану твоим паладином, сестренка», — подумал он и провалился в глубокий тяжелый сон.
Паоло Монтекки, выйдя из гостиницы «Даниэли», остановился на набережной Скьявони. Яркое солнце освещало белый каменный мост справа, и на него больно было смотреть. Дул резкий холодный ветер, но в воздухе чувствовалось неуловимое дыхание весны. Паоло поднял воротник своего светлого плаща, перетянутого широким поясом, и поплотнее надвинул шляпу, чтобы ее не унесло ветром. На секунду он оглянулся, любуясь строгой красотой гостиницы — здания пятнадцатого века с белой арочной галереей по всему фасаду в стиле венецианской готики.
Но сказочное великолепие этого самого фантастического в мире города рождало в душе Паоло отнюдь не восхищение. Глядя на беззвучно снующие гондолы, он подумал о темных преступлениях, которые так просто скрыть в зеленоватых водах старинных каналов. Смутное предчувствие беды охватило его, но он постарался освободиться от этого наваждения, нелепого в такое солнечное мартовское утро.
Паоло приехал в Венецию не для того, чтобы еще раз взглянуть на ее красоты и воскресить в памяти годы романтической юности. Сюда его привели дела. Он должен был встретиться у консерватории Бенедетто Марчелло с Марией Карлоттой, учившейся здесь по классу скрипки. Затем он собирался пригласить ее позавтракать в кондитерской «У Гарри», где когда-то любил бывать Хемингуэй, и уговорить с ним работать. Статьи, подписанные Марией Карлоттой Ровести, должны были пробудить читательский интерес и поднять престиж его журнала, специализирующегося на моде, сплетнях и скандальной хронике.
Он шел по направлению к площади Святого Моисея. В свои сорок пять лет он продолжал воспринимать жизнь как праздничное действо, как беспрерывный спектакль, в котором он исполнял роль дурашливого умника или умного дурака, вызывая постоянный восторг публики. Все, что он делал, он делал как бы на сцене, под несмолкаемые аплодисменты тех, кто занимал первые ряды партера.
От сильного ветра глаза его начали слезиться, поэтому улица, по которой он шел, казалась покрытой рябью, словно он видел не ее, а ее отражение в воде канала. Фигуры редких в этот час прохожих кривились и изгибались, будто он смотрел на них через граненое стекло. Паоло вдруг почувствовал, как бьется его сердце, — так всегда с ним бывало перед важным делом или серьезным испытанием. Он знал, что ему предстоит нелегкий разговор, но рассчитывал на свое умение убеждать.
Мария Карлотта, самая младшая и самая интеллигентная в семье Ровести, могла принести ему большую удачу. Дело в том, что великая издательская империя, созданная некогда Джованни, продолжала носить имя своего основателя, хотя после краха и перешла к новым владельцам. Громкая фамилия Марии Карлотты должна была открыть ей двери в самые элитарные дома, в самые высокие и закрытые от посторонних глаз круги общества, вызывающие жгучее любопытство читателей. Паоло Монтекки не сомневался, что светские новости за подписью Марии Карлотты Ровести, анекдоты и сплетни, что называется, из первых рук резко поднимут тираж журнала «Стиль», создадут ему рекламу и принесут миллиардные прибыли. Этот женский еженедельник Паоло получил в плачевном состоянии, но за очень короткий срок сумел реанимировать и вернуть ему былой престиж.
Он достал из кармана батистовый, пахнущий одеколоном носовой платок и вытер слезы. Спустившись с моста Сан-Марино, он увидел готические контуры церкви Санто-Стефано и даже остановился на несколько секунд, не в силах отвести взгляда от этого чуда. Паоло любил Парму — город, где он родился, любил Милан, где встал на ноги и добился успеха, но к Венеции питал необъяснимую, сумасшедшую страсть. Этот волшебный город, хранящий память о былом величии республики дожей, завораживал и поражал его своей нестареющей красотой всякий раз, когда он в него попадал. «Когда-нибудь, — подумал он, — мои внуки так же будут любоваться неувядающей красотой вечной Венеции». Пустынная площадь, на которой он остановился, показалась ему вдруг нереальной. Словно он случайно забрел на съемочную площадку, с которой не успели убрать декорации уже отснятого фильма, или видит сон, где знакомые и вполне конкретные детали обретают призрачный облик. «Красота живет по своим особым законам, — пришла ему в голову неожиданная мысль. — Найденный между страницами старинной книги засушенный цветок продолжает источать аромат».
Память о красоте переживает саму красоту — эта мысль всегда омрачала его жизнь, даже в самые счастливые минуты напоминая ему о неизбежности утраты. Так было и сейчас, когда он шел по бесконечно любимому городу на свидание с Марией Карлоттой. В нем странно уживались мужская твердость и тонкая женская чувствительность, рациональность и интуиция, помогавшая делать правильный выбор.
— Ты чувствителен, как женщина, — с осуждением говорил отчим Стелио, любивший Паоло как родного сына.
Воспитанный в духе фашистских представлений о мужестве, отчим считал, что настоящий мужчина должен обладать решительным характером. Женственная мягкость Паоло смущала его, он не мог найти ей объяснения. Паоло, со своей стороны, чувствуя, что Стелио в глубине души любит его, не обижался на его не всегда тактичные замечания.
Многие считали, что Паоло всегда везет, на самом деле он продумывал в жизни каждый шаг, предвидя, предчувствуя и просчитывая возможные последствия. Женщины любили его и относились к нему с доверием. Их привлекала его душевная тонкость, и, даже когда роман кончался, они продолжали поддерживать с ним дружеские отношения. Так получилось и с Соней Ровести: любовная связь переросла в тесную дружбу. Когда ей понадобилась помощь, она обратилась именно к нему, и Паоло примчался по первому же зову, тем более что, считая себя сыном Джованни Ровести, относился к Марии Карлотте как к родной племяннице. Признавал или не признавал его сам Ровести единокровным сыном, Паоло не знал, хотя этот вопрос всегда волновал его. Если не признавал, то почему тогда доверил ему одному часть тайны, имя которой тысячи миллиардов лир? Почему?
Вот уже тринадцать лет законные наследники издателя как вороны кружат, высматривая добычу, но тщетно — богатство, на которое они рассчитывали, таинственно исчезло, словно сквозь землю провалилось. Паоло, выполняя волю старика, все эти годы молчал. Но правда ли Джованни Ровести хотел именно этого? Или он предлагал всем, в том числе и ему, Паоло Монтекки, равные возможности в охоте за спрятанными сокровищами? Старик ничего не делал случайно, у него должна была быть ясная цель. Паоло ломал себе голову, пытаясь представить, чего же хотел умерший издатель на самом деле, какова была эта загадочная цель. Он был единственный, кто не получил ничего после смерти старика, и, вместе с тем, единственный, кто знал, что тысячи миллиардов были обращены в бриллианты. На его глазах издательство пришло в упадок, семейство лишилось наследственных капиталов. При реорганизации фирмы Ровести Паоло остался в выигрыше: новое руководство поручило ему возглавить три периодических издания.
