Присутствие Муди во время наших поездок за покупками было для меня нежелательно. Я надеялась, что его бдительность в конце концов ослабеет и он позволит нам с Эссей совершать их самостоятельно. А может быть, он разрешит даже выходить нам с Махтаб. Это предоставило бы мне шанс вновь связаться с посольством, чтобы узнать, есть ли у Хелен какие-нибудь письма для меня и удалось ли Департаменту штата что-нибудь для нас сделать.
Муди по натуре был ленивым. Я знала, что если мне удастся убедить его, что я привыкаю к жизни в Тегеране, он придет к выводу, что сопровождение нас в подобных походах слишком обременительно для него. Но для этого надо было время, а уже в конце второй недели нашего пребывания у Резы я поняла, что его у меня как раз-то и нет. Каждый день появлялось все больше сигналов о том, что хозяева тяготятся нами. Мариам была эгоистичным ребенком и не хотела делиться с Махтаб своими игрушками. Эссей старалась быть гостеприимной, но я видела, что наше присутствие нежелательно. Реза тоже пытался быть добросердечным, но, когда он возвращался после долгого рабочего дня, я замечала на его лице недовольство из-за безделья Муди. Роли поменялись. В Америке Реза жил за счет Муди. Здесь же ему было не по душе помогать дорогому дядюшке. Приглашение в дом было лишь жестом вежливости.
Муди бесило, что у Резы такая короткая память, но предпочитал уступить, вместо того чтобы воспользоваться своим авторитетом в семейной иерархии.
– Нам не следует здесь оставаться, – сказал он мне. – Мы переехали лишь на короткое время, чтобы ты почувствовала себя лучше. Не надо ранить чувства моей сестры. Мы должны вернуться.
Мной овладела паника. Я умоляла Муди, чтобы он не возвращал меня в тот страшный, омерзительный дом Амми Бозорг, но он был непреклонен. Новость потрясла также и Махтаб. Хотя она постоянно ссорилась с Мариам, этот дом был для нее намного милее, и ей хотелось остаться здесь. Вечером мы снова молились вместе в ванной, чтобы Бог вступился за нас.
И так случилось. Не знаю, может быть, Муди, видя нашу подавленность, поговорил с Маммалем и Насерин. Во всяком случае они спустились к нам, чтобы предложить новое решение. Я была удивлена, что Насерин хорошо говорит по-английски: до сего времени она скрывала это от меня.
– Маммаль целый день на работе, а я во второй половине дня хожу на занятия, – сказала Насерин, – и нам нужно присмотреть за ребенком.
Махтаб даже запрыгала от радости. Амир, годовалый сын Насерин, милый, спокойный ребенок, и Махтаб любила с ним играть.
В Америке я возненавидела Маммаля еще больше, чем Резу. Насерин относилась ко мне с презрением, но возможность перейти к ним наверх была значительно привлекательнее, чем возвращение к Амми Бозорг. Кроме того, их предложение не было та'ароф. Они действительно хотели, чтобы мы поселились у них, они нуждались в нас. Муди согласился, но еще раз предупредил меня, что это временно.
У нас с собой было совсем немного вещей, так что сложить их и перенести не представляло трудностей.
Когда мы носили наши вещи наверх, то увидели, что Насерин держит над головой малыша кадильницу с тлеющими черными зернами. Таким образом она оберегала его от дурного глаза, прежде чем положить спать. Я подумала, что сказка и стакан теплого молока были бы эффективнее, но попридержала язык за зубами.
Маммаль и Насерин великодушно уступили нам свою спальню, потому что на полу во второй комнате им было так же удобно, как и на супружеском ложе. Они вообще пренебрегали мебелью. В столовой у них был большой стол с дюжиной стульев, в гостиной – современный удобный гарнитур с бархатной обивкой зеленого цвета. Однако двери этих комнат были постоянно закрыты, а хозяева предпочитали есть и разговаривать, сидя на полу в холле, всю обстановку которого составляли персидские ковры, телефон и немецкий цветной телевизор.
У Насерин в доме было чище, чем у Эссей, но вскоре я пришла к выводу, что она ужасная хозяйка на кухне. Она не имела понятия о гигиене, питании, вкусно приготовленных блюдах и не заботилась об этом. Если ей случалось добыть курицу, она заворачивала ее вместе с перьями и внутренностями в газету и бросала в морозильник. Мясо размораживалось и замораживалось четыре-пять раз, пока не расходовалось все. Рис был таким грязным, какого я еще в жизни не видела: в нем встречались не только черные жучки, но и белые черви. Однако Насерин не утруждала себя тем, чтобы помыть рис перед варкой.
К счастью, приготовление пищи вскоре стало моей обязанностью. По требованию Маммаля я готовила иранскую пищу, но, по крайней мере, могла быть уверена, что она будет качественной.
Когда Насерин была на лекциях, я занималась домом: пылесосила, подметала и мыла полы. Маммаль был членом контрольного совета иранской фармацевтической фирмы, что давало ему доступ к некоторым дефицитным предметам. В комнате, где Насерин хранила различные запасы, было полно таких замечательных вещей, как резиновые перчатки, бутылки редкого шампуня, коробки стирального порошка, который почти невозможно было купить.
Насерин удивилась, узнав, что стены тоже можно мыть и что в ее доме они первоначально были белые, а не серые. Ее устраивал наш переезд, у нее появилось больше времени не только для учебы, но и на дополнительные молитвы и чтение Корана. Она была набожнее Эссей и даже в домашнем уединении носила чадру.
Махтаб охотно играла с Амиром, я готовила и убирала, а Муди убивал время в безделье. В определенном смысле мы все были удовлетворены. Муди перестал говорить о возвращении к Амми Бозорг.
Иранцы находят всевозможные способы усложнять себе жизнь. К примеру, однажды Муди взял меня в город, чтобы купить сахару, и на эту простую покупку ушел целый день. Местные жители употребляют к чаю разные виды этого продукта, исходя из личных вкусов. Амми Бозорг предпочитала гранулированный, который могла рассыпать на пол. Маммаль клал кусок сахара себе в рот и через него цедил чай.
Маммаль снабдил Муди карточками, на которые мы могли купить сахар на несколько месяцев. Продавец в магазине проверил, действительны ли они, а затем насыпал нам несколько килограммов сахара-песка и с помощью молотка отбил кусок от большой головы сахара.
Дома я должна была превратить этот кусок в кусочки. Первоначально я разбила его на меньшие куски, а потом расколола их похожим на щипцы инструментом, от которого у меня на руках появились волдыри.
Подобными занятиями я заполняла пасмурные дни октября 1984 года.
Вскоре я, однако, отметила прогресс: постепенно Муди ослаблял свой контроль за мной. Он считал, что я готовила национальные блюда лучше многих иранок, и признавал, что я должна ежедневно ходить в магазины, чтобы выбрать наиболее свежее мясо, овощи, фрукты и хлеб.
