Понятно, я тревожилась за Андрея, переживала и хотела помочь, вот только не знала — как? В мою голову лезли самые ужасные мысли о его судьбе — я судила по себе и не могла представить, что хмурые, печальные взгляды, осунувшееся лицо и апатия в которую он все глубже впадал, не связаны с Катериной…
Я искренне ненавидела ее, считая самым порочным и неблагодарным чудовищем, слепой и глупой вертихвосткой — стрекозой, пропевшей свое счастье в чужом дуэте, не стоящей и волоса на голове Андрея, ногтя его мизинца, пуговки с его рубашки. Я строила планы мести этой наглой кокотке и планы спасения брата, вывода его из депрессии. Но им не суждено было сбыться.
Мои фантазии на эту тему четко пресекались Алешей, разбиваясь об его безапелляционный тон и недовольный, встревоженный вид. Я видела — он боится, злится, оттого и запрещает беспокоить Андрея, лезть к нему со спасительными беседами и глупейшими книжечками по психоанализу и аутотренингу. И понятия не имела, что Алеша опасается не за него, а за себя, за наши отношения, уже шаткие, уже дающие трещину и расползающиеся на глазах. Он знал много больше меня. Его ум по сравнению с моим — галактика, я же песчинка на ее фоне.
Это сейчас я понимаю, как тяжело ему было примириться с неизбежным финалом, сколько силы воли и мужества понадобилось, чтобы отпустить, а не ломать, давя авторитетом, привязанностью, цепляясь за пройденный этап. Бесконечный — для него, мимолетный — для меня. И все же самый прекрасный, незабываемый для каждого. Он и тогда был мудр и понимал — лучше сохранить светлую память, доверительные близкие отношения, чем потерять и это.
Он еще держал меня своей лаской, опытом и авторитетом, привязывал крепко накрепко уже не интимными отношениями — человеческими. И был прав. Я насытилась его телом, наши отношения потеряли для меня свою прелесть, начали тяготить. Нет, совесть была спокойна, и стыд не жег душу, но все чаще появлялся страх, что под рутиной повседневности то прекрасное, что мы получили от жизни вопреки людской молве, затеряется и потеряет первозданные краски, неповторимые и тем очаровательные. И потом, мне хотелось жить. Молодость любознательна и ретива, азарт поиска еще не был мне знаком, и привлекал, манил. А тайна уже угнетала. Я хотела открытости и признания. Хотела семью, детей и законного мужа, все то, что не мог мне дать Алеша, как бы не хотел, как бы к этому не стремился. Как бы этого не хотела я…
Тупиковая ситуация, почти такая же безысходная, как у Андрея, и оттого до боли понятная, как и связанные с ней переживания и эмоции.
Я лежала в темной комнате, в пустой постели и сожалела об отсутствии Алеши. И думала о том, как тяжело сейчас Андрею. Наверное, так же тяжело, как и мне. И вдруг подумалось — клин клином вышибают. Меня даже подкинуло от этой мысли, и она показалась гениальной. Так и хотелось крикнуть — эврика! Чего же проще?! Пойти к Андрюше и собой выбить из памяти Катрин, а самой получить свободу от Алеши. Освободить себя и братьев, порвать порочный круг, пока в него не вошел и Сергей. Начать новую жизнь. Они женятся, я выйду замуж — все будут счастливы и довольны. Жизнь войдет в мирное стабильное русло, пусть унылое и сероватое, но приемлемое для окружающих.
Я решительно встала и, накинув халатик, направилась в комнату брата, толкнула дверь и шагнула внутрь.
Он не спал, лежал на смятой, словно после бурной агонии тяжелобольного постели, и смотрел на разыгранный, на потолке спектакль ночных теней. Рубашка расстегнута, но не снята, брюки, часы…Он так и не разделся, как пришел, так и рухнул, только носки да галстук отброшены в сторону.
— Ты не ужинал?
— Не хочу, — даже не посмотрел в мою сторону, не шелохнулся. Он гнал меня, но я пришла не затем, чтобы уйти. И решительно шагнула к кровати, легла к нему под бок, пристроив голову на его груди, готовая к недовольству и шипению, но он словно ждал, открыл объятья и укутал мои плечи теплом своих рук. Так мы и лежали, слушая биение сердец в ночной тиши, и смотрели на плывущие по потолку тени и не хотели говорить. Все темы остались там, за пределами этой комнаты, за гранью его рук.
И вдруг он вздохнул тяжело, со стоном, словно что-то заболело. Я повернулась к нему и зашептала, пытаясь успокоить:
— Не надо так переживать, Андрюша. Она того не стоит, поверь. Я понимаю — больно, но ты сильный, ты умный и должен понять, что это удача узнать человека сейчас, пока еще не решено окончательно. А представь, она бы ушла от тебя потом, через год, два, когда ты привык к ней, привязался, а возможно и связал себя ребенком.
Он молча смотрел на меня, хмурился и словно не слышал.
— Я знаю — тебе тяжело. Естественно. Мне в свое время тоже было больно, но потом я поняла — они отвергают нас. Мир делится не на зло и добро, а на своих и чужих. Вот наш мир, а все что за гранью — чужаки. Они не поймут нас, не примут, что бы мы ни делали. У них свои законы, свое мировоззрение. Оно не наше, не приемлемое ни для меня, ни для тебя, ни для Алеши и Сергея. Нас четверо. Всего. Понимаешь?
Я волновалась и оттого сбивалась и, видимо, плохо объясняла, потому что, Андрей поморщился и отвернулся. Я смолкла, притихла, пытаясь найти более веские аргументы своей теории, и услышала его версию. Голос брата был глух и нетороплив:
— Ты запуталась, малыш. Нет, я согласен насчет мира нашего и чужого, и насчет непонимания… Зачем чужакам знать, как мы живем? Это наша жизнь, и мы не обязаны отчитываться ни перед кем, кроме себя. Эта жизнь, малыш, слишком мала, чтобы тратить ее на глупую философию. Да, нас четверо, это ты верно заметила, но в том-то и дело.
Я не понимала его, но очень хотела. И приподнялась, чтобы лучше видеть его лицо:
— О чем ты? Тебе жаль, что нас четверо?
— Нет, я к тому, что нам действительно больше никто не нужен. Никто.
Что он хотел этим сказать, что прятал под простыми словами, под взглядом блестящих зрачков, огромных, как ночь над городом?
— Не стоит отчаиваться, Андрюша. Боль пройдет, и ты поймешь, что, кроме Кати, есть другие…
— Другие? — он задумчиво провел ладонью по-моему лицу и вдруг улыбнулся загадочно и чуть насмешливо. — Вот в этом ты права, малыш — другие есть. Но все одинаковы. Им никогда не понять, отчего я так привязан к семье. Потому что, они и понятия не имеют, что такое настоящая семья.
— А ты расскажи им…
— Смысл? Ты действительно еще малышка. Пойми, мир чужаков, как ты его называешь, до омерзения пошл и предсказуем, в нем работают законы материи и только. В нем можно купить все, кроме правды, искренности… Сколько стоит твоя любовь?
Я улыбнулась: что за глупый вопрос?
— Твой взгляд, твой вздох.
