— Вон, — спокойно сказал я. — Пошла вон. И не приходи, пока не вызовут.
Девушка неровно, некрасиво покраснела — пятнами. Икнула. Спиной попятилась назад, врезалась в дверь, затем нашарила ручку и вывалилась в коридор.
— Точно заикаться станет, — вздохнула Катя и уткнулась в свой компьютер.
Мне похер. Так я себе и сказал. Но прислушался и понял, что здание, которое шумело разговорами в соседних кабинетах, шагами по коридору вдруг полностью затихло. Как-то… рано я. Хотел ведь по хорошему. И совесть начала мучить, не тянула девица на первостатейную сучку, наивная просто слишком. Держался я минут десять.
— Пойду премию выпишу, — сдался я.
Катя улыбнулась одними лишь уголками губ и снова вернулась к работе. Она хорошо меня знала, и за чётко очерченные границы никогда не переходила. С ней было легко, со всеми бабами бы так. От большинства остальных меня прятала Варька, по крайней мере от назойливых охотниц за кошелька и чересчур мечтательных коллег женского пола. С остальными я справлялся сам. А как вот с этими деревенскими быть, я ещё не знал, придётся учиться на ходу. Сидит наверное, рыдает, несчастная барышня. И правда премию надо выписать, у премий просто чудотворный эффект.
Я вышел в коридор. Пусто, глухо. Местные решили, что я не в духе и попрятались, от греха. Даже обидно, я то — няшка. На первом этаже нашлась девушка, ни имени, ни должности которой я ещё не знал.
— Анжела где? — спросил я, так как в кабинете её не нашлось.
Девушка ткнула на улицу. Я вышел. Тут привычно уже жарко, старое здание хоть в какой-то мере от жары спасло. Ни души. Свернул за здание, там беседка имелась из кованого железа, закрашенного казённой зелёной краской, курилка. Может, там рыдает? Судя по всему, шёл я правильно, по крайней мере рыдания из-за кустов доносились. Раздвинул ветки и удивился. На скамейке, на которой не хватало пары досок, и сидеть на ней можно было только с риском для здоровья — Любка. И Любка тут ревёт, а вовсе не Анжела. И горько так, с подвываниями даже, пусть и приглушенными.
— Люб? — спросил я подходя ближе. — Ты чего?
Она вздрогнула, спину сразу выпрямила, принялась отирать лицо ладонями. Я вошёл в беседку, сел на корточки перед Любой. Глаза опухшие, покрасневшие, кончик носа ярко-малиновый, одним словом — красавица. Но самое невероятное это то, что она нравилась мне и такой. И забурлило, закипело внутри негодование, яростно желание узнать кто обидел, найти, голову оторвать…
— Кто? Кто обидел?
Любка помотала головой, отказываясь отвечать. А потом икнула, совсем, как Анжела недавно. Только… распространяя вокруг амбре крепкого перегара. Я хмыкнул — неожиданно, черт побери. Особенно учитывая то, что до полудня ещё далеко.
— Не задалось утро?
Мой голос само сочувствие. И в нем ни капельки смеха, ни капли той злости по отношению к тому, кто Любу до такого состояния довёл. Сначала девочку надо привести в порядок, остальное потом.
— Я на работу пошла, — поднялась Любка.
Подняться то поднялась, а вот стоять прямо выходило не очень. Покачнулась. А потом руку ко рту прижала и метнулась к кустам, хотя метнулась при её состоянии — громко сказано. Оттуда весьма характерные звуки, а я ненавижу пьяных баб, ненавижу все это… и иду. Склоняюсь, придерживаю рыжеватые пряди и думаю — откуда столько нежности во мне? Женщину, которую я хотел тошнит. Этого вообще в принципе достаточно, чтобы все расхотелось, а я стою и умиляюсь. Блядь, влип.
— Отравилась, — озабоченно пробормотала Люба, покидая место преступления, то есть кусты.
Села на землю, отыскала в недрах рюкзака влажные салфетки, принялась яростно оттираться.
— Чем это ты так?
— Воду пила… сырую, из родника.
Я попытался подавить улыбку, и даже не стал язвить на тему, что вода в роднике — огненная.
— Сиди тут, — сказал я. — Сейчас машину подгоню и заберу тебя.
— Я на работу…
Выпускать пьяненькую Любу из своих рук ужасно не хочется. Это я не выносил пьяных баб? С трудом верится. Но говорю я сейчас спокойно, взвешенно, так, чтобы она поверила.
— Ты главный агроном, — мой голос серьёзен. — Ты образец для подражания. На тебе держится весь колхоз, Люба, ты подаешь пример… Кто первым бросился спасать горящее поле? Люба. Кто работает больше всех? Люба. А теперь представляешь, себя в таком… отравленном состоянии на рабочем месте? Ты слишком важный сотрудник, я не позволю тебе рушить свой авторитет.
Любка сникла на глазах. Потерла кончик носа, из-за чего он стал ещё краснее, чем был. Кивнула.
— Авторитет… да, авторитет важен.
Я полетел в офис за ключами. Катерине только рукой махнул — умная баба, и сама разберётся. Про премию для Анжелы, естественно, забыл тоже. Схватил ключи, бегом вниз. Мысль одна — только не ушла бы. Машину гоню прямо до дорожке для этого совсем не предназначенной, жалобно хрустят ветки под колёсами мощного джипа.
Не ушла. И словно потеряла способность сопротивляться. Безропотно приняла мою руку, села в машину. Даю задний ход и соображаю, что бы сказать ей такого, чтобы домой не везти, а к себе? Скажу, что дочке нельзя её такой видеть. В конце концов, может магическое слово авторитет и тут сработает. И нет, я не думаю о том, чтобы трахнуть почти бессознательную Любку. Я хочу забраться под её броню, стать ближе, ещё ближе… Так, что не прогнать колким словом, не спрятаться. И да — придумывать ничего не пришлось, Люба уснула через три минуты, отлично. Просто бережно хватаю свою ношу, несу её в берлогу, накрываю одеялом, а там… пусть весь мир подождёт. А уж с колхозом ничего не станется. Пусть товарищ старший агроном спит. А когда проснётся… это уже вторая часть плана.
Спящей Любка была такой же милой, как её дочь. Только гораздо, гораздо тяжелее. И да, от неё убойно пахло чем-то ядерным, словно она топливо ракетное пила, как минимум. Машину я подогнал к дому, Любку, значит, извлёк, иду. А на крыльце селезень. Нет, мы с ним уже вполне ладили. Я ему даю пожрать, он за это срет возле дома, симбиоз… Но Люба на моих руках ему категорично не нравилась.
— Пошёл вон, — миролюбиво велел я.
Селезень не проникся, вытянул шею с шипением и ущипнул меня за штанину. Ногу я отдернул, покачнулся, удерживая ношу — не уронить бы главного агронома об землю головушкой. Тогда она точно крепче любить меня не станет.
— Кормить не буду, — перешёл на угрозы я.
Из соседнего дома вышла моя соседка в платке. Поглядела заинтересованно, с одобрением даже. Я выругался — вот уеду в свой особняк на озере, и никаких, нахер, соседей. Селезень взъерошился, распушился, словно кот перед дракой, только хвоста трубой не хватает.
— Вам помочь?
— Нет!
Но тётка уже подошла к забору между нашими участками и… открыла калитку. Какого хрена там калитка, а я не знаю? Подошла такая, наклонилась, продемонстрировав повязанный цветастым платком затылок и селезня моего прихватила, держит подмышкой. Во-первых, проникла на моё личное пространство. Во-вторых мацает моё пернатое. В-третьих, как то слишком пристально разглядывает безмятежно спящую на моих руках Любку. Ещё есть в-четверых. Оно совсем неожиданное — я ревную селезня. Значит от меня ему только жратва нужна, а обнимашки строго от чужих баб? Болтается, гад, лапки перепончатые свесил… точно на диету посажу.
— Благодарю, — отозвался я.
Пристроил агрономскую попу на приподнятом колене — пока дверь открывал, и внутрь вошёл. А тётка все стоит, смотрит задумчиво.
— Можете быть свободны, — напомнил я и дверь закрыл.
Понёс свое сокровище в комнату, устроил на огромной, сделанной на заказ кровати. Хорошо смотрится! Снял с добычи кроссовки. Носочки у Любки беленькие, а пятки чутка запачкались. Какого хрена меня умиляет и это? Носки я тоже стянул. Ноготочки — алые. Мне нравится. Хотел стянуть ещё и джинсы, но понял, что тогда Люба проснувшись меня ими придушит. Объясняй потом, что её беспамятное тело будило во мне одно лишь умиление, а вовсе не некрофила. Накрыл Любу одеялом. Спит — ляпота.
