серьезно:
— Щенок еще, живой. Похоже, удар пришелся в бок. Может, внутренние органы какие разорвало… Надо в клинику.
Черт…
Еще раз осматриваю неподвижно лежащего собакена и киваю, старательно пряча мысль, что, если б был один, то просто поехал бы дальше и все.
Не стал бы заморачиваться.
Пес выглядит дохлым, и проверять, так ли это на самом деле, я бы точно и не подумал.
А сейчас никак нельзя его тут бросить. Неправильно это. И в глазах Радужки тупо.
И даже возражать смысла нет, потому что подсказывает мне что-то, что, если хотя бы заикнусь об оставлении собаки здесь, то это будет наш последний разговор с ней. Реально последний. И после этого на меня будут смотреть только, как на говно. Реальное, а не фигуральное.
Ну и вообще…
Не по-человечески все же…
Вздыхаю, иду к субарику.
— У меня плед был где-то…
Нахожу плед, накрываю собаку, поднимаю. А нехило так весит щенок…
Определяю его на заднее сиденье, не возражаю, когда Радужка садится туда же, назад.
Завожусь.
— На Калинина давай, там я скажу, куда, — командует Радужка и достает мобильный.
Послушно еду в указанном направлении, забив в глотку вопрос, куда конкретно направляемся. И кто нас там ждет, на Калинина, среди ночи?
Радужка, между тем, досадливо морщась, смахивает с экрана миллион непринятых, набирает номер, дожидается ответа и тараторит в трубку:
— Але, дядь Ром, привет, у меня проблема! Только папе не говорите!
— Куда опять встряла, коза? — слышен из трубки сонный мужской бас.
— Да никуда! Вообще никуда! Дядь Ром… А тетя Наташа рядом?
— Ну а где ж ей быть?
— У меня тут собака… Мы ее сбили, дядь Ром… Мне бы теть Наташу…
В трубке голос меняется на женский, совершенно не сонный, собранный:
— Привет, Риска, в каком состоянии собака?
— Повреждения с правой стороны, рваная рана на боку, но не глубокая, крови много потеряла, ребра, вроде, не повреждены. Но в отключке… — быстро рапортует Радужка, а я только шеей кручу от удивления. Ничего себе! — Хотя нет, вот, задергалась!
— Фиксируй ее и вези ко мне на Калинина, я через десять минут приеду.
На заднем фоне слышно мужское ворчание, и Риска торопливо начинает говорить:
— Теть Наташ, спасибо-преспасибо! И дяде Роме скажите, чтоб папе не говорил. Пожалуйста! И Гошке…
— Ладно, сама с ними разбирайся. Все, жду.
Она отключается, а Радужка поворачивается ко мне и твердо говорит:
— На Калинина ветбольница. Знаешь, где?
Я отрицательно мотаю головой. Вот уж чего-чего, а расположения ветклиник города я не знаю.
— Хорошо, со стороны леса заезжай, и там я покажу. Ч-ш-ш-ш… Ну куда ты рванул, глупый… Лежи….
Она отвлекается на принявшую ворочаться собаку, и я смотрю на дорогу.
Мысли мои сейчас заняты не собакой, а такой новой Радужкой, собранной, деловитой и быстро соображающей в сложной ситуации.
Удивительно быстро для восемнадцатилетки.
И, если в самом начале нашего общения она мне казалась интересной, но понятной, просто веселой, острой на язык девчонкой, потом дерзкой, безбашенной козой, которую дико хотелось обломать, потом нежной, испуганной девочкой, что так и тянет защищать и на руках носить, но сейчас новая сторона личности словно…
Сколько же у нее еще этих граней, о которых я не догадываюсь?
Тетя Наташа оказывается миловидной миниатюрной дамочкой, из тех, что со спины пионерка и с лица тоже не сильно от пионерки ушла.
Правда, взгляд у нее охерительно серьезный, так на меня зыркает, что невольно хочется хвостом вилять.
Псина, кстати, за время пути немного ожившая в руках Радужки, именно так и делает.
Виляет хвостом, поскуливает и пытается облизывать тонкие пальцы тети Наташи, вдумчиво ощупывающие узкую морду.
— Давай на стол ее, — командует она мне, показывая, куда положить зверя, и я с немалым удовольствием избавляюсь от роли санитара.
Выдыхаю облегченно, в очередной раз решая про себя, что ну его нахуй, такие напряги.
— В коридоре ждите, — продолжает раздавать указания тетя Наташа, и Радужка покорно вытаскивает меня за пределы приемного покоя, или как у них, в ветеринарке, это все называется.
Садимся в коридоре на стулья, молчим.
Настроение не то, чтоб плохое, но какое-то непонятное. Эта ситуация со сбитой псиной перевела вполне предполагаемый финал нашего странного свидания в вообще не предполагаемый.
Если бы не это, я бы довез Радужку до дома, может, сладко потискал бы в машине, а затем отпустил домой, к папочке и братишке, не к ночи будь помянут, урод.
А потом уже, в другое время, поймал бы ее, может, даже и в универе завтра, и утащил куда-нибудь на полноценное свидание… Почему нет? Все на мази же. И она не отмораживается, приехала на драг, на меня смотрела… И со мной, в итоге, уехала.
Так что явно что-то ко мне чувствует, можно брать тепленькой и крутить на секс. Она слабая передо мной, она даст в итоге.
Но сейчас, в коридоре ветеринарки, мы совсем в других отношениях находимся. Не будущие любовники, а, скорее, товарищи по несчастью… Не романтично. И как теперь повернуть в такой любимый девками “романтик”, не понимаю.
Не приставать же к ней сейчас, прямо тут? Хотя хочется, чего уж там.
Мне ее постоянно хочется, стояк перманентный в ее присутствии… Но это совсем тупой скотиной буду выглядеть…
Надо говорить, значит… А о чем?
С удивлением осознаю, что мой, обычно очень даже подвижный рядом с объектом секс-интереса язык, сейчас вообще нихера не шевелится.
Болтать о какой-то чуши, какую привычно вешаю на уши девчонкам, неудобно и неправильно…
А разговаривать по-серьезке не привык. Не умею.
Вот и молчу, дурак дураком…
Профиль ее украдкой изучаю.
Чистый, красивый…
Надо же, какая девочка красивая, каждый раз охреневаю… И девочка. Они там, в столицах своих, вообще слепые, что ли? Как такое может быть, чтоб это чудо никто еще не трахал?
Очень интересует меня этот вопрос, но не задашь же напрямую!
— А откуда ты ее знаешь? — начинаю издалека, кивнув на закрытую дверь приемного.
— Она — жена папиного водителя, — охотно начинает говорить Радужка, вызывая облегчение этой своей готовностью. Значит, ей тоже неловко молчать! Ну, тогда погнали, Сомик, вспоминать навыки общения без секс-подтекста.
— Интересно…
— А еще она наших животных постоянно смотрит, — продолжает Радужка и, словив мой удивленный взгляд, уточняет, — у нас лошади же… Папа любит… И собаки. Кавказки. Кавказские овчарки, — поправляется она.
— Лошади… — киваю я, — охереть… И ты кататься умеешь?
— Да, очень люблю…
— А когда вы это все тут завести успели? — я припоминаю
