я ему собаку отдам. Ошейник с нее не снимать, а то рану разлижет и швы разорвет.
И, пока я стою, обтекая и понимая, что мои, не особо невинные и далекоидущие планы херятся с дикой скоростью, уходит за дверь операционной.
Я смотрю на Радужку, та просто закатывает глаза:
— Папа — фрик-контрол просто… И Гошка свалил, главное… Так бы на него все скинула…
Она говорит это так легко, что становится понятно: длинный регулярно отхватывает за свою мелкую сестру от папаши. И в этом разрезе становится понятным его недавнее бешенство.
Побесишься тут, если она под твоей ответственностью и если папаша тебя регулярно нагибает за чужие проебы… Так вот и порадуешься, что моим на меня насрать всегда было…
— Ты не выходи, — командует она, — а то он… еще сильнее расстроится. Потом созвонимся.
И уходит.
Вот просто так! Без прощального поцелуя на ночь! Без утешительного петтинга!
— Вот, принимай, — я перевожу взгляд с возмутительно спокойно удаляющейся по коридору тонкой фигурки на сонную лохматую морду в ошейнике, похожем на абажур настольной лампы.
Хуевая замена, скажу я вам!
Вообще некачественная!
— Первые часы у него может быть тошнота, это последствия удара, — объясняет тетя Наташа деловито, — следи. Вообще, он должен спать, он под обезболивающим, но это не сто процентов. Возможности организма у всех разные. И да, у него есть клеймо… Я пробью информацию насчет хозяина, так что, возможно, его удастся вернуть обратно…
Мне все ее слова — чисто звуковой фон, не воспринимаю совершенно. И думаю только о том, что Радужка опять меня кинула. И как мастерски! Не обвинишь ее, не предъявишь ничего! Филигранная работа, блять!
Она, значит, домой спокойненько, и вряд ли папаша сильно накажет даже, там другой объект для постоянной ответки имеется, а я — к себе с неудовлетворенным во всех местах организмом и лохматым довеском, который еще и мой субарик может заблевать. Шикарно, чё!
* * *
— Жрать ты будешь только после того, как я тебя перевяжу, — решительно заявляю я мелкому проглоту, уже готовому рвать когти в направлении кухни. Кстати, ее месторасположение он тоже выучил сходу. Умный, сука, когда дело касается его интересов. И кого-то мне этим напоминает…
Кое-как перевязав вертлявого пса, отправляю его исследовать кухню в поисках случайно оброненного куска чего-нибудь, устало выдыхаю и закуриваю.
Бля.
Охеренная ночь.
Охеренное утро.
И что дальше будет?
Вот чего мне делать с этим пушистым бандюгой?
Пес освоился у меня моментально, и уже через полчаса после приезда вел себя так, словно всегда тут жил.
Нихрена на него обезбол не подействовал, блевать тоже не тянуло (хоть тут в плюсе), а вот любопытства было через край.
И он не меньше часа исследовал весь дом, от первого этажа до эксплуатируемой кровли, полакал воду из бассейна, побился в стеклянные двери, повихлял жопой на керамограните и, в итоге, обнаружил кухню и, похоже, решил, что тут его личный рай.
За десять минут пылесосом подчистил все куски жратвы, которые я забыл, бросил или вообще не заметил. Через день должна была прийти уборщица и прибрать весь бардак, но теперь, походу, ее можно увольнять. Мой личный пылесос работает в режиме нон-стоп…
Я пронаблюдал, как псина жрет позавчерашюю пиццу, коробка с которой валялась на диване, подумал, что, наверно, пицца — это не та еда, которой надо кормить щенят, но… Не насрать ли? В конце концов, он же как-то жил на улице? Явно лучше меня знает, чего ему надо жрать…
Вот с такими мыслями меня и вынесло, похоже. Прямо на диване, как сидел, так и уснул.
И вообще не выспался, естественно.
Да и пробуждение было так себе.
Потому что проснулся я от мокрого носа, любопытно ткнувшегося мне в глаз.
Ну правильно, какого хера спишь, когда тут пес ходит некормленный?
Я такого подарка не ожидал, само собой, подскочил, упал с дивана тут же, хорошо, что не на этого засранца, с опытностью прожженного террориста мгновенно убравшегося с моего пути, и долго отводил душу в мате.
Ну а потом заценил обстановку в доме, где по полной программе похозяйничал чересчур активный для его состояния пес-подросток, вздохнул… И принялся решать проблемы по мере их загрузки на сервак.
И сейчас, глянув на часы, охереваю, потому что всего семь утра. А ощущение, что глубокий вечер, так долго я тут в Айболита играл…
С кухни доносится жизнерадостный требовательный вой. Не нашел питания самостоятельно, значит…
Не, надо с этим чего-то делать. Не справлюсь я!
И тут меня осеняет!
А чего это я, как дурак, тут один прыгаю? Нахера я вообще этого недомерка к себе брал?
Набираю сообщение Радужке:
“Спишь? Мне нужна твоя помощь”
И улыбаюсь довольно.
Давай, Радужка, подключайся к общей проблеме…
— Слушай, а он не слишком много ест?
Радужка с сомнением разглядывает опять что-то жрущего пса, которого она оригинально и, самое главное, очень креативно назвала Шариком.
Я пожимаю плечами.
Не говорить же ей, что я вообще его не кормил все это время? Оставлял на свободном выпасе, и Шарик, похоже, вполне этим доволен, потому что рожа его выглядит счастливой, а истощения организма не заметно. Хотя, времени-то мало прошло, так что все может быть.
Или не может…
У меня в доме и возле дома такое количество разбросанной после очередной вписки жратвы, то может прокормиться еще парочка таких же Шариков.
Клининг приходит раз в неделю, а развлекушки у меня бывают и каждый день, так что до следующей уборки время есть. И жратва псу тоже есть.
— И вообще… Что он ест? — опять задает вопрос в пустоту Радужка.
Я снова предсказуемо жму плечами, а сам аккуратненько добавляю в кальян вишни. Девочки любят вишню.
— Пошли, расслабишься, — радушно киваю на мягкую зону, — расскажешь, чем его кормить надо.
Последнее добавляю на чистой интуиции после того, как вижу нахмуренные брови и начинающие неодобрительно поджиматься губки.
Радужка смеривает меня настороженным взглядом, я тут же делаю максимально безопасную рожу, улыбаюсь. Ну давай, девочка, иди к папочке.
Покурим, расслабимся… Ночь-то бурная была.
Потом ты расскажешь про злого папу, а я тебя пожалею…
Может, дашь потискать себя…
Дальше-то этого вряд ли дойдет, но потрогать, погладить, поприучать к своим рукам… Почему бы и нет?
Она садится на диван, отрицательно машет на предложенный мундштук.
Шарик, уже понявший, что гостья нихрена ему, кроме неприятных ощущений в моменте перевязки, не принесла, тут же теряет к ней интерес и мчится
