– А как же с самолетом быть, Вася? Боюсь я его ужас как!
– Бутылку с собой возьми! Как скажут ремнями пристегиваться, так пристегнись и дерябни глоток, и при посадке тоже!
– Стыдно в самолете пить!
– Ничего, так многие спасаются!
– А если самолет упадет?
– Не упадет!
– Ну а если?!
– Тогда мне, Нина, совсем жизни не останется. Совсем.
Конечно, решила Нинка, Арман ответил бы своей Маргарите Готье как-нибудь и покрасивее, но и Вася сказал хорошо: совсем у него жизни не останется.
О чем потом был разговор, Нинка так уже и не запомнила. О всякой разности.
Через десять минут она вышла из телеграфа и пошла домой пешком. Далековато было идти, но она дороги и не заметила. Что там два часа ходу, когда через неделю она на самолете полетит черт-те куда. Полетят все вместе: она, Вася, Арман и Маргарита Готье. Нет, Вася будет их ждать.
Утром Наталья ревниво спросила, какой получился разговор. Нинка неизвестно почему соврала, что еще ничего не решено.
Но вечером на ее имя пришел телеграфный перевод и Наталья все поняла.
– Значит, убываешь?
– Да, – ответила Нинка.
– Ну что ж. Буду тебя ждать.
– Так я, Наталья, сюда не вернусь.
– Ох, не зарекайся, молодуха! Может, ты еще на эту кухню будешь рваться как в рай Господний!
– Не думаю, – ответила Нинка, но постаралась ответить помягче, чтобы подругу не обижать.
– Ладно. Чтоб там ни было, а я твое место никому не перепоручу. Буду ждать, пока сама жива.
– Пусть так. Я напишу, как дела пойдут.
– Как сама рулить будешь, так и пойдут.
Тетка Прасковья, прослышав новость про перемены в Нинкиной жизни, пробурчала что-то в том смысле, что чем родственников вокруг меньше, тем жизнь лучше.
Билет на самолет дался с трудом, даже, можно сказать, с боем. Пришлось в паре с беременной женщиной идти по разным начальникам, но билет она достала на тот рейс, что обговорили: четырнадцатое число, утро.
Сберкнижку свою Нинка закрыла. И при этом возникла еще одна проблема: сообщать ли прорабу Николаеву про свой отъезд из Москвы, да и как там будут обстоять дела с деньгами за каждый квартал?
Нинка от этого вопроса отмахнулась. Пусть прораб сам решает что к чему. Он умный, что-нибудь придумает, а адрес новый у Натальи будет, так что сыскать Нинку будет несложно.
Наталья попыталась продать Нинке свой ставший ненужным полушубок на бараньем меху и уродливые сапоги, но она сказала, что Вася уже купил ей дубленку и полушубок на баранине не нужен.
В утро отлета Наталья сказала мрачновато, да так, что напугала Нинку:
– Ты вот там еще о чем подумай. Как прилетишь и любовь у вас начнется, ты к врачу сходи.
– Это еще зачем? – подивилась Нинка. – Я здоровая.
– Здоровая-то здоровая, а сколько у тебя кавалеров было, я тоже не считала, однако же ты не беременела, хотя и должна была. А Вася, может так случиться, ребенка захочет. Так что сходи там к врачу да спроси, все ли у тебя на нижних этажах в порядке.
– В порядке! Я же с этими кавалерами предохранялась!
– Все равно сходи, – настойчиво сказала Наталья. – О таких вещах про себя всегда все знать надо.
– Схожу, – ответила Нинка и тут же про разговор забыла.
Тринадцатого вечером простились с Натальей тихо и скромно. Когда подошла Нинкина очередь сказать в ответ прощальное слово, то она взяла рюмку, подумала, чуть не заплакала и проговорила:
– Чтоб там ни было, Наталья, а теперь я понимаю, что без тебя бы я в Москве сгинула. Подохла бы где-нибудь в канаве, или меня бомжи на вокзале зарезали. Не знаю, может быть, ты на меня какое зло в сердце держишь, особенно за то, что я так уезжаю, но ведь так уж получилось. А я тебя люблю, можно сказать, больше матери родной, потому как никого у меня ближе тебя не было и не осталось. Так что живи здоровенькой и живи вечно.
– Полно тебе, – печально улыбнулась Наталья. – Ты ведь тоже меня зубы вставить себе заставила. Да и вообще – больше года пролетело как ветром сдуло...
В два ночи за Нинкой приехало такси, она расцеловалась с Натальей, пнула ногой в двери Прасковьи и вышла во двор с одним чемоданчиком, в котором, кроме бельишка, если и было что ценное, то только книжка про Даму с камелиями.
По трапу в самолет Нинка поднялась, не чуя собственных ног. Чемоданчик не сдавала, несла в руках. Стюардессы в красивых фуражечках подгоняли всех озлобленными криками, словно самолет сразу и полетит.
Но когда залезли в салон и расселись, то простояли без движения минут сорок.
Нинка сидела так, что видела, как одна из стюардесс закрыла двери и завертела их какими-то жуткими запорами, словно крышку гроба. И с этого момента Нинка вдруг перестала бояться. Совершенно! Теперь уже ничего не поделаешь, крышка закрыта, никуда не вылезешь, на ходу не спрыгнешь, и все в руках Божьих: как повезет, так и повезет, и значения никакого не имеет, будешь ли ты трястись от страха, или, как соседи через ряд, – попивать водку и раскидывать на плоском чемоданчике карты.
И взлет и полет Нинка пережила с каким-то тупым и безнадежным равнодушием. Может, настолько со своей жизнью простилась, что счастливого приземления и не ждала.
Но те же обозленные жизнью стюардессы пробежали вдоль кресел, приказали снова пристегнуться ремнями, потому что самолет пошел на посадку.
Мужички, игравшие в карты, устали и как раз изловчились было поспать, отчего посадкой были недовольны. Один даже спросил, прилетают ли они на место, в Тюмень, или делают промежуточную посадку. Оказалось – не надейся, уже Тюмень.
На выходе Нинка замешкалась, потому что послушалась стюардесс и не вставала без приказа. Остальные пассажиры оказались пошустрей, и она вышла последней.
Страшенный мороз охватил Нинку сразу, едва она спустилась с трапа, охватил ее со всех сторон ледяными объятиями.
В автобусе их повезли к стеклянной коробочке аэровокзала, и Нинка даже не подумала, что там можно согреться. Здание казалось оледеневшим, да и все вокруг будто бы еле дышало, готовое застыть.
Васю она увидела сразу. Он был на полголовы выше встречающей толпы, но такой же грузный, как все, от накрученной одежды, в громадной шапке из рыжего меха. Он увидел Нинку и шапку скинул.
Она пошла к нему навстречу и вдруг поняла, что совершенно не знает этого человека, не знает ничего, кроме его имени, фамилии, и что однажды он сбил своей машиной, а потом украл чужого гуся. Гусь был вкусный, но ни о чем более эта история дурацкая не говорила.
Ей показалось, что и Вася так же подумал про нее, когда увидел в толпе прилетевших.
Все вокруг целовались и попискивали от счастья встречи, а они, как две дубины, стояли друг против друга и разглядывали, словно определить пытались – то ли, что надо, прилетело, и то ли, что требовалось, встречает.
