Его голос с еле уловимым акцентом звучал мягко, но решительно. Ника, еще не пришедшая в себя, смотрела на него, не понимая. Андрес ласково улыбнулся и сказал:
— Если мы сейчас переступим черту, то просто обокрадем себя. А я хочу, чтобы все у нас с тобой было необыкновенно и красиво. Ты позволишь мне сделать так, как я хочу?
Это не Ника, это ее губы чуть слышно пролепетали:
— Да…
— Ну вот и отлично.
Андрес снова притянул ее к себе и поцеловал — на этот раз у корней волос, нежно и по-братски. Потом подождал, пока за ней закроется дверь номера, повернулся и быстро зашагал по коридору к лифтам.
— А во-он там, смотри, видишь колокольню с часами? — Мара показала рукой вверх и налево. — Ну вон же!
— Вижу. И что?
— На этих колоколах по воскресеньям и в праздники играют колокольную музыку. Такого больше нигде нет, только у нас.
— Ну да! — не поверила Ника. — А я-то всегда думала, что искусство колокольного звона — прежде всего наше, русское.
— Не колокольный звон — колокольная музыка, — поправила Мара, — а это разные вещи. Один наш композитор создал приспособление, с помощью которого на колоколах можно играть как на инструменте. Хочешь — классику, хочешь — народные мелодии…
— Хочешь — рок-н-ролл! — подхватила Ника, и девушки дружно рассмеялись.
Они сидели на лавочке в сквере напротив Исторического музея. Собственно говоря, Ника хотела посмотреть картины Чюрлениса, но, когда они наконец добрались до музея, почувствовала, что у нее от усталости отнимаются ноги. Мара провела ее по всему Старому городу, а потом по Центру пешком, не давая передышки. Даже тренированные Никины ноги не выдержали нагрузки, а Мара ничего — как будто только что начала прогулку. А ведь она еще три часа перед тем репетировала новый танец! Железная она, что ли? Ника искоса посмотрела на девушку. Как она все-таки хороша! Высокая, почти на голову выше Ники, она такая тонкая, что кажется еще выше. Но худой Мару никто бы не назвал — сложена она пропорционально, и кости из-под кожи не выпирают, как у многих женщин такого типа, — это Ника еще вчера заметила в «Зеленой горе».
— Ну что, — Мара улыбнулась уставшей спутнице, — идем в музей?
Ника взглянула на часы и обнаружила, что они остановились, — наверное, забыла утром завести.
— А сколько сейчас времени?
Девушки должны были встретиться с мужчинами в семь возле ратуши.
Мара взглянула на изящные небольшие часики:
— Без двадцати три, а что?
— Честно говоря, я жутко голодна. Ты как насчет поесть перед осмотром бессмертных шедевров?
Мара улыбнулась и пожала плечами:
— Как скажешь. Вон там, за углом, неплохой ресторанчик.
Она легко поднялась со скамейки. Ника уже в который раз с восхищением посмотрела на нее. Все-таки удивительная девушка! Неужели она не голодна? Вполне возможно, что она вообще питается солнечным светом — так легко идет, словно скользит по воздуху!
Ресторанчик оказался не ресторанчиком, а скорее чем-то средним между баром и кафе. Из горячей еды там были только сардельки и пицца. Взяв по порции сарделек, девушки устроились за столиком у большого окна, выходящего на улицу Донелайтиса. Ника подумала, что вот наконец-то выдался удачный момент расспросить Мару. Хотя они и провели вместе почти целый день, поговорить так и не удалось. Конечно, после репетиции они обсудили Марину работу, но и только. Потом Мара добросовестно исполняла роль гида, и сейчас Ника узнала много нового о Каунасе, но почти ничего — о своей спутнице. А эта девушка заинтересовала Нику не на шутку. Кроме того, ей хотелось подружиться с Марой и из-за Андреса. Ника стеснялась выспрашивать о нем у малознакомой девушки, а если они с Марой сойдутся поближе — ну, тогда другое дело…
— Ты очень хорошо знаешь город, — Ника начала издалека. — Наверное, ты родилась здесь?
— Нет. — Мара покачала головой. — Родилась я довольно далеко отсюда, под Магаданом.
Ника от неожиданности чуть не поперхнулась:
— Ого! В самом деле?
— А что тут такого? — Мара чуть передернула плечами. — И в Магадане люди живут.
— Конечно, — поспешно согласилась Ника, — конечно, живут. А в Каунас ты давно переехала?
— Когда мама… — Мара словно споткнулась. — В общем, когда осталась без мамы, переехала сюда, к родственникам отца.
Ника хотела спросить, почему к родственникам, а не к отцу, но сдержала любопытство. И была вознаграждена: чуть погодя Мара сама продолжила:
— Мама с отцом расстались, когда мне было пять лет. Отец уехал сначала сюда, в Каунас, а потом перебрался в Варшаву. Он поляк.
— И ты с ним не встречаешься? — спросила Ника.
Мара грустно усмехнулась:
— Это сложновато — встречаться с ним. Теперь он живет где-то то ли в Швеции, то ли в Швейцарии, не знаю точно.
— Как?
— У него другая семья. Я его не интересую.
Мара опустила глаза. Ника оказалась в затруднительной ситуации: с одной стороны, одолевало любопытство, с другой — неловко расспрашивать не слишком знакомого человека.
— Так не бывает, — осторожно начала она. — Дочь всегда интересует отца.
— Это ты знаешь по своему опыту? — скептически спросила Мара.
— Нет. — Ника вздохнула. — У меня нет особенного опыта. Мои родители погибли в автокатастрофе десять лет назад.
После этих слов Мара впервые заинтересованно посмотрела на Нику. И было в ее взгляде еще что-то, помимо сочувствия. Только вот что, Ника так и не успела уловить.
Девушки замолчали минут на пять, вплотную занявшись едой. Когда с сардельками было покончено, Мара принесла две чашечки кофе.
— Мой отец был политзаключенным, — неожиданно сказала она, помешивая ложечкой в чашке. — Они с мамой познакомились на поселении. Собственно, и расписаны они никогда не были. Когда у него срок кончился, он вернулся домой. Сначала писал нам, редко, правда, обещал взять к себе, а потом и писать бросил.
— Как это — политзаключенным? — не поняла Ника.
— Не знаю, — вздохнула Мара. — Мама так про него говорила. А тетя Гражина говорила — обычный шалопай. Из университета выгнали, потом госбезопасность им заинтересовалась. А кем только в начале семидесятых госбезопасность не интересовалась! Так что не знаю, за что его выслали.
— А кто это — тетя Гражина? — спросила Ника.
— Сестра отца. Когда маму… В общем, когда мне было двенадцать, я приехала к ней в Каунас. Мне больше некуда было податься. Слава Богу, тогда еще советские времена были, сейчас меня никто бы сюда не пустил.
— И долго ты жила у тети Гражины?
— Пока школу не кончила. Вообще-то она хорошая, но ей совершенно не до меня: квартирка двухкомнатная в Шанчяе, муж, двое своих оболтусов. Ну, пока мне было некуда деваться, она меня приютила, а потом… Муж у нее литовец. Ты знаешь, вообще-то и для поляков, и для литовцев родственные связи много значат, но я ведь не настоящая полька. И фамилия у меня по маме — Пономарева, и в свидетельстве о рождении вместо имени отца — прочерк. Пришлось самой о себе подумать. — Мара опять замолчала.
