Данка испугалась — видно, сразу за внешней ласковостью и сдержанностью интонации почувствовала неладное. Молчала, отвернувшись к стене, закрыла невидящие глаза.
— Дана, давай поговорим.
Слова текли потоком раскаленной лавы — говорила одна Галина, а Данка молчала, судорожно комкая уголок простыни и пытаясь хоть немного сдерживать порывы хриплого дыхания и громкий стук сердца. Конечно, она не видела пылинок, которые, казалось, даже встрепенулись, затанцевали быстрее и тревожнее — возможно, виной тому был легкий сквозняк, всколыхнувший воздух; она не видела узкий солнечный луч, даже не знала о его существовании, не видела глаза Галины. Напрасно та по привычке старалась придать им ласковое и заботливое выражение, словно забыла, что никто не увидит и не оценит ее стараний, и все же играть роль нужно было до конца. Она сидела на краешке больничной койки, ее рука покоилась на одеяле, под которым чувствовалось напряжение Данкиной ладони, и говорила...
— Послушай, девочка... Девочка моя. Ты еще молода, так молода... Знаю, ты любишь моего сына, но ведь любовь в том и состоит, чтобы дарить счастье другому, разве не так? Послушай меня, подумай хорошенько и согласись — Андрей не будет с тобой счастлив. Это сейчас, возможно, из-за острого чувства жалости — да и как тебя не жалеть? — Галина вздохнула, всхлипнула, утерла платком и вправду выступившие на глазах слезы и снова повторила: — Как тебя не жалеть? Тем более он мальчик порядочный, по-другому поступить не может — но ты-то подумай! Подумай, Даночка, ведь на одной жалости долго не протянешь, да и нужна ли она тебе — жалость? Я ведь своего сына знаю, у него ветер в голове, а тебе-то каково потом будет? Да и ему... Ничего, кроме страданий. Ты любишь его, верю, что любишь. Но разве ты не желаешь ему счастья?
Почти после каждой фразы Галина делала паузу, видимо, ожидая услышать хоть что-то в ответ. Но Данка молчала. Она не видела Галину, и со временем у нее появилось странное ощущение — будто бы в палате она находится одна, а рядом с ней просто говорит неживой радиоприемник, по ошибке настроенный совсем не на ту волну. Все эти слова она уже тысячу раз говорила самой себе — но каждый раз Андрей находил ответ на все высказанные и невысказанные, но такие сложные и, казалось, неразрешимые вопросы. Их, этих вопросов, становилось все меньше, неуверенность отступала, а любовь, вера и надежда на счастье становились все прочнее — и вот теперь... Зачем ей все это? Зачем она говорит?..
Данка попыталась (в последние дни она часто поступала подобным образом) представить картинку со стороны. Белая, немного смятая постель, белые стены, вечер — может быть, тоже белый... Сквозные тени соединяющихся темными зелеными вершинами деревьев; наверное, солнечный луч из оконной рамы — звуки, доносящиеся из открытого окна, подтверждали, что вечер солнечный. Золотая вечерняя пыль, и вот — она. Белая повязка на голове, контрастные траурные пряди, отвернулась спиной, напряженная, глаза закрыты. А там, на уголке кровати, сидит женщина. Сидит прямо, темные волосы распущены по плечам, одна прядь настойчиво падает на лицо, алый рот, искусно подведенная зелень глаз, тщательно накрашенные ресницы подрагивают... Руки, кажется, сложены на коленях — хотя нет, вот же одна ладонь, так близко... На ней длинное зеленое платье и тонкое ожерелье из мелкой россыпи бриллиантов, изящная сумочка из коричнево-зеленой крокодиловой кожи покоится на коленях. Духи — как обычно, сладко-пряные...
Данка убрала руку. Слишком неправдоподобно, слишком неравны их силы, слишком явно преимущество... Не может быть, чтобы все это было правдой.
— Мы любим друг друга и не сможем быть счастливы друг без друга. Мы будем вместе, несмотря ни на что — мы так решили, а все ваши слова — это только слова. Вы не понимаете, не хотите понять своего сына, не хотите ему помочь. Что ж, мы обойдемся и без вашей помощи...
— Ты молодая... Найдешь себе другого... — Голос Галины дрогнул, было понятно, что она сдерживается из последних сил.
— Зачем мне искать другого, если у меня уже есть человек, которого я люблю и который любит меня? Зачем, скажите?
Галина молчала, лишь высекая искры глазами. Диалог подходил к концу — это было понятно, и напоследок Данка спокойно добавила:
— Это не меня, а вас нужно жалеть. Это вы, прожив большую часть жизни, так и не узнали, что такое любовь. Уверена, что не узнали. Иначе вы бы сумели нас понять.
Данка не могла видеть, но прекрасно представляла себе, как изменилось лицо Галины. Еще секунда — и последние остатки театрального образа были безжалостно стерты с ее лица — свою роль она так и не доиграла, видимо, поняв, что это не ее амплуа. К тому же зритель был явно неблагодарным.
— Я?! Это я не узнала, что такое любовь, а ты узнала? Да как ты смеешь! Как ты смеешь со мной так разговаривать, ты, жалкая, слепая нищенка, приблудная безродная тварь... Что, не хочешь сдаваться? Думаешь побороться, думаешь, сильнее меня? Об-мо-чишь-ся! Слышала, потаскуха? Да что ж ты не сдохла тогда под колесами! Не видать тебе моего сына, слышишь, ты, стерва, подстилка, слепая драная кошка! Не видать! И не думай, и не мечтай! Губы раскатала, журавля в небе увидала — как же, на Москву рассчитывала, а тут — Америка на горизонте... Нет уж, убирайся в свою дыру или в могилу, слышала? В могилу!
«А ведь это и правда она мне звонила — не ошиблась Полька, — казалось бы, некстати подумала Данка, — и выражения те же — стерва, подстилка...»
Дверь с шумом захлопнулась, Данка облегченно вздохнула. «В могилу!» — Последние слова эхом отозвались в ее сознании и тут же забылись. Скоро... Он приедет совсем скоро — три недели, двадцать один день, пятьсот четыре часа, они же вместе считали... Пятьсот четыре часа разлуки — это много, но когда-нибудь они истекут...
Она не спала, когда поздно ночью в палату зашел доктор. Удивилась, услышав его шаги — кажется, вечерний обход уже был. Сергей Петрович был неразговорчив, померил ей давление, сделал укол в вену...
Галина заплатила за этот укол сумму, приблизительно равную ста его месячным зарплатам. Свидетельство о ее смерти было уже подписано — конечно, регистрировать смерть официально было бы слишком сложно и рискованно, да это и не было нужно, главное — бумажка, а в историю болезни Андрей не полезет, ему и в голову такое не придет, а если придет, то никто не позволит ему этого сделать. Там, в официальных документах, черном по белому было написано, что Данку из больницы выписали, охарактеризовав ее состояние как удовлетворительное, рекомендовав амбулаторное лечение и профилактические обследования раз в полгода — все как обычно.
Но документы лежали в сейфе, а уж подкупить пару медсестер с их нищенскими зарплатами и вовсе не составило большого труда... Все роли были распределены, декорации расставлены — оказывается, за деньги легко можно купить даже смерть. Данка была без сознания, находясь под воздействием сильнейшего наркотического препарата, почти сутки — этого времени вполне хватило на то, чтобы доставить ее туда, откуда она начала свой путь в столицу. Все возвращалось на круги своя — а телефонный номер Галина предусмотрительно сменила в тот же день, заранее обрекая на провал все возможные попытки Данки связаться с Андреем по телефону... Хотя этих попыток и не последовало.
