И выход во всем виделся один — или у них с ним снова все будет как прежде, или вообще ничего не будет. Правда, в этом «ничего» просматривалась некая перспектива, незнакомая, загадочная, по-новому живая.
Приехав домой, Вера устроила легкий обед для Штуки, одновременно думая о предстоящей встрече с профессором, вальяжной Соболевой, женщине с повадками киплинговской пантеры.
«Самое смешное, что меня будут только хвалить. И делать это будут не слишком умело. Ведь это занятие необыкновенно трудное — как бы льстить, но без видимости этого плебейского порока».
Так думала Вера, задвигая в общую картину официальной церемонии, которую толком не представляла, все подряд знакомые фигуры. Они превращались в карнавальное шоу, с диким кривляньем, сменой нарядов, блеском глаз, выражающих одно — «в общем-то мы тут собрались потусоваться и повеселиться, и ты для нас что-то вроде клоуна, и все это спасает нас от бессмысленной и бесконечной житейской скуки».
— Какая-то я злая стала, Штученька, — сказала она кошке. — Моим подружкам, наверное, и вправду скучно. Пусть они все немного развлекутся. Будут смотреть на меня большими глазами, пытаясь угадать, что мне сулят грядущие дни. На самом же деле не мои заботы их тревожить будут, кошка моя, а собственные печали. А если кто из них еще не поумнел, то пускай себе изображает радость за наши с тобой успехи в исполнении чужих творений. Бедные мы с тобой, бедные, Штученька!
Кошка внезапно зашипела, смешно вздыбила мех и сделала вертикальный прыжок на месте. Это был один из многих цирковых номеров, как-то само собой усвоенных Штукой. Она умела сидеть на задних лапах, как суслик или тарбаган, причем всякий раз избирала неповторимо комичную позу.
— Зверь мой роскошный! — засмеялась Вера. — Честно говоря, ты самое верное существо в годы моих учений и мучений. Ну еще Соболева, конечно, — надо отдать ей должное.
Вера мгновенно вспомнила разнообразные премудрые движения профессорши, которые она как бы нехотя демонстрировала в процессе бесед, занятий, просто на ходу. В Соболевой определенно и постоянно присутствовала трехтысячелетняя история дворянского рода, взявшегося, как многие другие, неизвестно откуда.
Поначалу Вера пугалась этого присутствия чуждой мощи, изящества, пока не осознала косвенно, что сама ни в коей мере всего этого не лишена. Наверное, это был главный урок общения со знаменитым профессором. Или ей так казалось.
— Как существо, выросшее на обломках империи, Штученька, я должна выглядеть сегодня соответственно.
Девушка облачилась в сразу приглянувшийся ей псевдогреческий наряд, долго искала нужный браслет из прабабушкиного «клада», пока не оказалось, что он был на самом виду. В большом зеркале она увидела себя новой и пугающе взрослой. Вполне еще детские черты лица, не слишком тронутые всякими печалями, неожиданно обрели странный закал и чекан на фоне новой одежки. К ней прилепилась новая геометрия, спутница непонятных перемен.
— Вот так вот, киска, — сказала Вера Штуке, обращаясь и к себе тоже. — Кто мне встретится первым на ступенях консерватории, тот и… как бы это тебе сказать понятнее… В общем, Штучка, это будет очень важно. Потому что хозяйка у тебя сегодня шибко мудрая и потому нуждается в простоте решений.
Вера почему-то представляла, что сразу встретит Даутова. Он, опять же «почему-то», должен был непременно нарисоваться. Иного выхода девушка для него не видела. Он ведь любил эффектные появления, как бы невзначай, как бы не с ним это произошло, Рудик возникал из-за угла, вырастал из-под земли, появлялся даже из-под стола с бутылкой шампанского.
Так, собственно, они когда-то познакомились, смеясь и откровенно радуясь. Не то чтобы друг другу, но больше самой ситуации, вроде бы организованной свыше. Правда, в этом «свыше» для Веры теперь виделась не воля небес, но система неуловимых для нее московских «фишек», которые давно следовало взять на заметку.
«Семья», которую они с Даутовым составили, стремительно и бесповоротно, никого в тупик не поставила. Для всех это было настолько естественно, что Веру теперь это несколько покоробило. Она подумала, что слишком явные пары, внешне, да и не только внешне, абсолютные — это как-то подозрительно.
Девушка вспомнила недавно прочитанный китайский рассказ о странной любовной паре. Китаянка, наверно, она была маньчжурка, была намного выше своего возлюбленного, да и вообще-то была по сюжету из другого мира. Потому что ее убили молодые гвардейцы великого учителя Мао.
Вера представила, как маленький китаец держал зонт над головой своей большой красавицы во время дождя. Как парочку сопровождали ядовитыми насмешками. Как после смерти возлюбленной (а с ее гибелью внезапно закончилась и так называемая культурная революция), отправляясь на одинокую прогулку, держал зонтик на той же самой высоте, как будто она шла с ним рядом. Рассказ был о том, что внешнее — ничто. Ничего подобного Вера не могла бы сейчас сказать о себе. И даже подумать об этом было страшно.
«Нет, все не так просто, — подумала она. — Обо всех нас есть отдельный Замысел».
Вера в греческом наряде села на диван и заплакала. Она думала об этих загадочных китайцах, и ей было страшно жаль себя, такую слабую и нелепую. Но видеть рядом с собой какого-то маленького или какого-либо другого «китайца», как Вера назвала противостояние общественному мнению, она физически не могла. Да и умирать не хотелось. Нужно еще пожить, поиграть.
Следует подумать над тем, что исполнить этим ее фефелам и клевретам на вечеринке, которую Соболева непременно устроит, знаменуя победу Веры и собственную грандиозную «викторию». Девушке на секунду стало неприятно, что она хорошо выглядит.
«В сущности, я Золушка, так сказать — замарашка. И надобно мне приискать молодого, красивого принца. Это будет, как говорится, очень сильное решение, сулящее грандиозные перспективы».
Думая, как ей сегодня добираться до консерватории, Вера уличила себя в том, что не хочет измять наряд. Греческая одежда что-то сделала с ней. Как видно, непоправимое. На улице она долго озиралась, как одинокий французский гренадер, бегущий из России в Прованс.
Все же до Савеловского вокзала девушку довез троллейбус. Цветы Вера почти всегда покупала именно здесь. В этот раз, как обычно, ей посчастливилось приобрести то, что было, по всей видимости, нужно. Превосходные розы для Соболевой. Букет походил на гнездо птенцов, вытянувших головки при виде собственной мамы.
Дальше все происходило как в кошмарном сне. Девушка взяла такси и после кратких дорожных мытарств — пробки, остановки и прочие петляния по центру — оказалась в консерватории. Ее тут же окликнули. Сначала Вера не поняла, кто это и чего от нее хотят. Перед ней стояла долговязая девушка неизвестного возраста в экстравагантной одежде.
