— Чем только твои родители занимаются?! — пожурила она. — И эти тоже такие бесхозные! А ну-ка брысь в свою комнату! Тебе к школе готовиться надо, а-то будешь как твой папка пропащий…
Топнув ногой и назло старой плесени пнув стол, с которого тотчас же упала мука, дал деру в комнату.
— Паршивец мелкий! Мало тебя пороли по задница твоей! А теперь распишите-с получите! Не-го-дяй!
Престарелая ведьма еще долго бранилась, дескать, совсем ни капли уважения к старшим, а затем ее жертвой стал ни в чем не повинный телевизор.
— Власти обещают, что сделают все возможное, — вещал ящик.
— Как же! — ехидно ответила ему Клавдия Семеновна. — Сделают они! Унитазы они себе золотые поставят, чтоб говно светилось! — Семеновна не выбирала выражений.
Человек она в силу своей неграмотности была узколобый, недальновидной и культурой не отличалась. Выросла на опушке деревни. С людьми дел имела крайне мало. Те старуху остерегались, старую покосившуюся избу стороной обходили и нарекли «Ведьмой».
— Чтоб вы все сдохли! Ироды!
Хмыкнув, я покосился на книжки. И чего там интересного?! Такая нудятина… Мамка читала иногда, так я от скуки засыпал.
— Школа, школа. Тьфу ты! — передразнил и покрутил пальцем у виска в отражении зеркала, висящего на совдеповском шкафу, на внутренней стороны дверцы. — Эх, а вот Витек с Серым гоняют… А ты тут сиди в четырех стенах, — пнул шкаф и он с хлопком захлопнулся, но тут же открылся. Замки уже давным-давно были сломаны, и как говорила мамка, починить-то некому. Мужика у нас в доме нет! Только его пародия!
Ловко запрыгнул на подоконник и с ногами на него забрался. Витек с Серегой гоняли по всему двору.
Вот же сталинская реликвия! Всех пускали! Всех! Вон, Олежка на год младше! Хилый, как девчонка, и таскался с девчонками, но даже его пускали…
У бабки моей было извращенное представление о воспитании. Всякий раз когда она приезжала, а это, к моему счастью, случалось крайне редко, пару раз в году, то начинала качать свои права. То не ешь, там не сиди, тут не играй, туда не ходи… А мамка меня пускала, между прочим! Да, и папка тоже! Правда ему, кажется, вообще было до лампочки.
— Рыжик, ну слезай! Ну миленький, ну хорошенький, — услышал я тоненький голосок. Это отвлекло меня от дум о вселенской несправедливости, и я посмотрел вниз.
— Ну, давай же, — всхлипнула девчонка.
В её глазенках блестели слезы, а лицо выражали тоску и отчаяние. Сперва я не просек что ее так расстроило, но, услышав звучное и, как мне показалось, протестующее «Мяу!», перевел взгляд на дерево.
Буквально напротив меня на дереве сидел котенок. Маленький, рыжий, щуплый, да с шарами на выкате. У него не было гладкой шерсти, да и сам он был далек от породистого красавца, но голос девушки дрожал. Ей было его жалко, а мне всего на секундочку стало жалко ее, глупую.
И чего она ревет дура? Он же кот! Он должен лазить по деревьям. Однако, свои мысли я почему-то не озвучил, продолжая тайно за ней наблюдать.
Блики солнца играли на ее пшеничных волосах. Не длинных, но шелковистых. А глаза точно аквамарины! Мне дядь Леша, мамин брат, такой подарил, но строго-настрого запретил показывать бате.
Вообще-то, мне по-приколу было дразнить девчонок. Например, Ленку из соседнего дома или Алку, ее подружку. Девчонки вообще всего боялись. И лягушек, и пауков, и даже летучих мышей, которых мы ловили. Они так смешно верещали, что мы не могли с пацанами упустить возможность их позадирать. А еще эти противные дуры постоянно жаловались родителям. Ябеды! Мы просто обязаны были им отомстить. Ну вот кто тянул Алку своим языком трепаться? Сдала нас с пацанами. Злыдня! А мы-то и всего слазили на крышу. Завидно стало небось! Как говорил папка: «Бабье, что с них взять?!». Однако с этой будто язык проглотил.
Какая-то она не такая эта девчонка! Точно не все дома!
— Герочка, сынок, — открылась дверь и голос матери прошелся по комнате.
Я дернулся, ветром слетев с подоконника, словно родительница застала меня за очередной пакостью. Неловко почесал затылок и уставился в потолок, насвистывая незатейливую мелодию. Мама пришла на обед.
— Идем кушать, — мягко улыбнулась.
И я, надув щеки, нехотя поплелся на кухню.
Опять эта карга бухтела! Опять жаловалась, а я держал рот на замке. Дядя Леша говорил, что мужчины не жалуются. Мамка только хохотала, за щеки меня дергала и умилялась, а бабка все бубнила: «Разбалуете, потом страху не оберетесь!»
После мама снова ушла на работу, а я вернулся в комнату. Но девчонку не застал, ее как ветром сдуло.
* * *
Дома меня на печке, как и всегда, ждали суп и каша, заботливо разогретые и оставленные мамой. Наспех перекусив и, метнувшись в душ, даже поленившись побриться, ушел спать. Сон меня настиг молниеносно быстро. Еще не долетев до подушки, я окунулся в царство морфея. Что снилось не помню, так крепко дрых. Глаголят, когда человек сильно устает, ему ничего не снится, и сейчас я был склонен с этим согласиться.
Но я точно помнил, что меня разбудило.
Сперва ко мне в сознание стучался умоляющий шепот.
— Тихо-тихо, Митя. Ребенка разбудишь. Не устраивай скандалов, прошу тебя.
Затем громкий стук кулака по стене и сердито брошенное:
— Умолкни, стерва! Я здесь еще, твою мать, прописан! И я буду решать, когда мне в моем доме стучать, а когда нет. Денег дай! — и снова стук.
Еще не проснувшись, я уже был на взводе, но когда сквозь сон прорвался еще один стук, подорвался и бросился из комнаты.
— Прошу тебя, Митя! Митенька! Уходи… Уходи. Нет, у меня денег. Нет! — слезы катились по слезам матери, а мои наливались кровью.
— Лживая сука! — пьяно рявкнул, и схватил ее одной рукой за щеки, сжимая. — Да я тебя сгною…
— Руки убрал! — мой тон грубый без капли уважения и почтения.
— Щенок! — пьяно ухмыльнулся папаша, покосившись на меня. — Пошел вон отсюда! Я с матерью говорю!
Когда-то этот голос заставлял мои внутренности съеживаться от страха,
