Вдруг оживает телефон и начинает требовательно трезвонить. Мама. Ох блин… Как же ей объяснить все то, что у меня сейчас в жизни происходит?
— Привет, мам, — говорю я покаянно. — Прости, тут вот так получилось, что…
— Что, нашла себе мужика с деньгами и сразу свалила, так? — перебивает она меня ядовито. — Нет, чтобы о семье подумать! Сама знаешь, у нас сейчас ни копейки лишней. Скажи этому своему, пусть поможет нам — от него не убудет. Сережка говорит, что машина у твоего хахаля стоит, как наша квартира.
— Мам, да какая машина! Тебе… тебе разве не интересно, как я себя чувствую? — дрогнувшим голосом спрашиваю я. — Тимур говорил, я без сознания была.
— Ой да что с тобой будет, а, — отмахивается мама. — Ты молодая и здоровая как лошадь. Сейчас же у тебя нормально все?
— Нормально, — не могу я врать.
— Ну вот видишь! — торжествующе говорит мне мама, а потом тон ее становится очень деловым. — Оль, так вот по деньгам. Тысяч десять нам бы. Мне за коммуналку надо заплатить и за интернет. А еще ботинки у Сережи…
— Мама, я не буду ни у кого ничего просить! — повышаю я голос. — Ты с ума сошла?
— Оля…
— Нет!
Повисает пауза.
— Прекрасно, — холодно говорит мама. — Что я могу еще сказать? Ты всегда была эгоисткой. Удачи тебе, доченька. Жри в ресторанах, катайся на дорогих тачках, пока твоя семья ест пустую гречку. Надеюсь, твоя совесть тебе это позволит. И домой не возвращайся. Дома у тебя больше нет.
И первой кладет трубку.
На душе гадко.
Я вроде понимаю, что мама как всегда преувеличивает, что от голода никто у нас дома не умирает, но она всегда умеет так сказать, на такие клавиши внутри надавить, что я чувствую себя ужасно виноватой. А от мысли, что мне прямым текстом запретили приходить домой, в груди словно дыру пробили. Понятно, что если я приду, меня не выгонят на улицу, но придется унижаться, извиняться, чтобы пустили. Как будто я бродячая собака, которую взяли в дом из жалости. Как же я устала от этого ощущения беспомощности и ненужности…
Но если об этом думать, можно заработать себе еще одно повышение температуры на нервной почве, поэтому я просто стараюсь отключиться от этих мыслей и заняться насущными делами.
Через час привозят еду — курьер оставляет пакеты у двери, и я, подождав, пока он уйдет, быстро их забираю. Раскладываю продукты, завтракаю, а там как раз и курьер с одеждой приезжает. Едва я успеваю разобраться с вещами и померить их, как в дверь звонит врач. Это приятная пожилая женщина, которая очень аккуратно и профессионально меня осматривает, мерит давление, а потом ободряюще мне улыбается:
— Все в порядке! Я не вижу никаких недомоганий.
— Значит, я здорова? — радуюсь я, хотя и до этого знала, что мое самочувствие сегодня в разы лучше.
— Да, но все равно стоит себя поберечь, — советует она. — Сон не меньше восьми часов, здоровая еда, прогулки на свежем воздухе и поменьше нервничать. И я бы рекомендовала курс витаминов проколоть. У нас в клинике…
Дальше она рассказывает, какие возможности есть у них в больнице для восстановления здоровья, но я не вникаю, потому что не собираюсь всем этим пользоваться. Лишних денег у меня нет, да и вообще никаких нет, а деньги Тимура я тратить не хочу. Ясно ведь, что клиника эта частная и недешевая, потому что в государственной поликлинике никто не ходит в таких белоснежных халатах, не разговаривает так вежливо и не приезжает на дом по такому пустяковому поводу.
Вечер я посвящаю учебе и настолько погружаюсь в конспекты и запись сегодняшней лекции, которую выложили на сайте, что совсем забываю про Тимура. И вздрагиваю, когда поворачивается ключ в двери.
— Привет, — смущенно говорю я, поднимая голову от тетрадок.
— Привет, детка, — отзывается он и смотрит на меня непроницаемым темным взглядом. — Вижу, вещи ты купила.
— Да, — я машинально одергиваю на себе футболку. — И еды тоже. Я не готовила, но если ты голодный, там есть лапша, ее можно заварить кипятком, а еще хлеб…
Тимур так морщится, как будто я ему предлагаю поужинать червяками.
— Я не ем дома, — говорит он с легким высокомерием. — Поэтому не надо изображать из себя домохозяйку. А тебе я посоветовал бы питаться чем-то более здоровым, чем дешевой лапшой. Я же оставил денег, могла заказать себе что-то из ресторана.
В голове сразу всплывают слова мамы о том, что я буду наслаждаться ресторанными блюдами, пока мои родители и брат будут есть гречку, и горло обжигает кислотой.
— Я не хочу, спасибо, — пытаюсь улыбнуться, но получается как-то принужденно. — Не люблю ресторанную еду.
— Ты просто в нормальных ресторанах не была, — замечает Тимур безжалостно. — Я потом скину список своих любимых, закажешь оттуда.
Он еще спрашивает про врача, и я зачем-то вру, что мне нужен покой и отдых — видимо, пытаюсь оттянуть неизбежный миг расплаты за долги. Тимур холодно кивает и снова садится на диван с ноутбуком.
Меня он словно не замечает. Что ж, наверное, так даже лучше.
Но перед тем, как ложиться спать, я вдруг набираюсь смелости и спрашиваю:
— Тимур… а ты на диване сегодня ночевал?
— Допустим.
— Это нечестно, — возражаю я упрямо. — Кровать ведь твоя. Давай лучше ты будешь там спать, а я на диване.
Тимур поднимает голову, смотрит на меня и молчит. А потом роняет короткое:
— Нет.
— Тогда, — говорю я непослушными губами и сама не верю в то, что произношу это. — Тогда… почему бы нам не лечь на кровати вместе? Так будет удобнее.
Глава 14. Чего я боюсь
Тимур вскидывает бровь в ответ на мое неловкое предложение.
— Если я лягу с тобой в кровать, то не пройдёт и минуты, как ты окажешься подо мной с раздвинутыми ногами, а внутри тебя будет мой член, — любезно информирует меня он. — Готова? Тогда жди, я сейчас в душ, а потом приду к тебе.
Я стою растерянная, на щеках вспыхивают алые пятна.
— Прости, — бормочу я. — Я совсем не то имела в виду… я…мне…
— Да-да, доктор прописал тебе покой, я помню, — Тимур невесело ухмыляется. — И держусь изо все сил. Но поверь: не стоит испытывать мое терпение, детка. Я не железный и нихуя не благородный.
Я хочу что-то возразить, но он смотрит на меня таким диким и голодным взглядом, что меня буквально сдувает с порога, и уже через несколько секунд я оказываюсь в спальне. С закрытой дверью.
Но почему-то не перестаю про него думать. В теле жарко пульсирует желание, которое вспыхнуло от взгляда Тимура. Откровенного, мужского, наглого. В этом взгляде было все, что он хочет сделать со мной и в каких позах — и, черт, я… кажется, я не против. Мне ужасно стыдно от этого, но сложно врать самой себе.
Я ложусь в слишком широкую для меня одной постель, долго ерзаю, переворачиваясь то на один бок, то на другой, и засыпаю уже окончательно измученная бессонницей, мыслями о Тимуре и непривычным требовательным жаром между ног.
А ночью мне снится кошмар, из которого я не могу вынырнуть. В моем до жути реалистичном сне я снова оказываюсь в том загородном клубе, только теперь на мне совсем нет одежды. Я лежу на столе, словно поданное к ужину дорогое блюдо, а тот самый немец, похожий на борова, тянет ко мне свои лапы. «Малышка», — хрипит он, обдавая меня несвежим дыханием. А за его плечом стоит почему-то моя мама и смеется, приговаривая «Не будь эгоисткой». Мне страшно до тошноты, до обморока. Я хочу проснуться, но не получается. И тогда я кричу изо всех сил.
Но внезапно меня обхватывают сильные руки, прижимают к груди, а знакомый теплый запах кожи укутывает меня со всех сторон и почему-то успокаивает, как будто его присутствие на подсознательном уровне говорит о том, что мне нечего бояться. Только не с ним. С ним надежно.
— Оль, детка, ты чего? — хрипло говорит знакомый голос. — Перепугала меня. Тшшш, не кричи, тихо-тихо, все хорошо. Это я. А тебе просто приснился сон. Обычный плохой сон.
И я вдруг с невероятным облегчением понимаю, что это и правда был сон. А потом еще понимаю, что сейчас глубокая ночь и что я сижу на кровати в тонкой пижаме, вжавшись мокрым от слез лицом в полуголого Тимура. От этого и стыдно, и хорошо. Но хорошо больше, чем стыдно, поэтому я не отстраняюсь.
