сообщение, чтобы выходила.
Приходится ждать еще минут двадцать. Ее фигурка в шубке выскальзывает из калитки, ищет меня взглядом. Моргаю ей фарами. Добегает, садится вперед. Салон тут же наполняет запах сладких духов, и я ловлю эти контрасты, сравнивая ее с Василиной. Соболева успела накраситься и приодеться. Идеальная кукла, ни секунды без макияжа.
— Даже не поцелуешь? — морщит аккуратный носик.
Снимаю мобильник с магнитной подставки, открываю чат, сую ей под нос фотографию.
— Удаляй!
— Зачем? Все равно уже все видели. Жалко тебе ее, что ли, стало? Так она это заслужила, — заявляет Лина. — Мы этой бессмертной выскочке просто напомнили, где ее место. У сортира, — хихикает она.
— Слышишь ты! — сжимаю зубы, она вздрагивает. — Удаляй, я потом покажу, где твое место.
— Не ори на меня! Удаляю, — бегает маникюром по экрану, фотография из чата исчезает. — Доволен?
— Почти. Извиниться осталось. Туда же в чат, — киваю на ее трубку.
— Пф! И не подумаю! Еще я перед такими, как Амелина, не извинялась. Убожество в шмотках из секонда, не знающее, что такое маникюр. Мерзость, — передергивает плечами. — Никит, да забей ты на нее. Еще подцепишь чего-нибудь. Живут небось с мамашей в антисанитарии. Денег-то на клининг нет, — смеется она. — Ты очень классный, — двигается ко мне. — Мы можем стать отличной парой, — кладет ладонь поверх моей.
Скидываю ее руку, быстро перехватываю за шею и одним резким движением наклоняю к своей ширинке. Соболева возмущенно взвизгивает и брыкается.
— Это вот твое место, — давлю сильнее, скорее всего, оставляя следы от пальцев на коже под светлыми волосами. — У тебя есть время до завтрашнего вечера, чтобы извиниться, — беру свою трубку одной рукой, разблокирую и снимаю ее в очень двусмысленной позе. — Иначе мы повеселим чат уже другой фотографией.
Отпускаю ее. Разгибается, смотрит на меня бешеными глазами.
— Придурок! — злится Лина.
— Я просто тебе напомнил, что правила всегда устанавливаю я. Не надо пытаться меня переиграть.
— Я не буду перед ней извиняться!
Соболева вылетает из моей машины, громко хлопнув дверью.
— Ну да, конечно, — усмехаясь, завожу движок.
Вот теперь можно домой, огребать от деда. Завтра в лицее нас ждет очень увлекательное представление, а потом надо еще раз попробовать поговорить с Василинкой. Я эту крепость, если штурмом не возьму, так по кирпичику разберу и все равно получу в свое единоличное пользование. И вот тогда вряд ли кто-то посмеет еще раз ее так унизить.
Василина
Идти в лицей совсем не хочется. Мне вдруг стало не наплевать, что будут обо мне говорить. Я все еще чувствую себя грязной и забитой в угол в туалете лицея. Постоянно передергиваю плечами, чтобы скинуть с себя невидимый мусор и уже раз пять за утро мыла руки с мылом.
Глаза красные, зареванные. Ругаю себя за слабость. Нет у меня на ее права. Сейчас две грымзы, весело болтающие на нашей с мамой кухне, ее почуют и начнут меня жрать с удвоенной силой. Им только покажи, что есть куда надавить, они тут же этим воспользуются.
Умываюсь холодной водой. Я сегодня без макияжа. Хочется стать максимально серой и незаметной на некоторое время, чтобы успокоиться. Напоминаю себе, что я взрослая, реветь от таких выходок и прятаться часами в туалетной кабинке можно было позволить себе в шестом классе. Сейчас нельзя. Это станет поводом для еще больших насмешек. И, причесав волосы, я поправляю форменную рубашку с логотипом лицея, выхожу из ванной. Ныряю к маме в комнату, из которой она практически не выходит с тех пор, как нашу квартиру оккупировали родственники. Целую ее в щеку, тайком вдыхая родной теплый аромат. Напоминаю ей, что очень люблю и иду обуваться.
— Васьк, а что за парень вчера к тебе приезжал? — в прихожую выходит тетя Маша. — То букет за десять тысяч…
И все-то она знает. Не удивлюсь, если уже в интернете по фотографии нашла и знает цену подаренных мне цветов до копейки.
— …то дорогая машина, — продолжает тётка. — Где ты такого мажора подцепить умудрилась?
— Не ваше дело, — огрызаясь, надеваю куртку.
— Как это не наше? Ты сейчас нагуляешься, в подоле принесешь, а нам корми потом? Да и нет у нас места для твоего нагулянного ребенка…
— У вас?! — у меня вдох в горле застревает.
— Не цепляйся к словам. К тому же, ты прекрасно знаешь, что мы уже занялись поиском новой квартиры. Сегодня, кстати, придет оценщик из агентства. Посмотрим, за сколько можно продать эту двушку, — ставит меня перед фактом. — А ты, конечно, можешь гулять с ним дальше, если он тебя замуж возьмет, и ты к нему съедешь. Тогда места точно всем хватит. Мы от состоятельного зятя не откажемся, — противно хихикает. — Да, мама? — кричит бабушке на кухню. — Но ты сильно-то губу не раскатывай. Кому ты нужна, — понижает голос, чтобы никто не слышал, — страшненькая и глупенькая.
— Я ни одной бумажки не подпишу в вашу пользу. Приглашайте, кого угодно! — цежу сквозь зубы.
— А это мы тоже уже узнали. Ты пока несовершеннолетняя, тебе и подписывать ничего не надо. В службе опеки и попечительства нам дадут добро на увеличение жилплощади для бедной сиротки.
— Какая же ты…
— А ты думала в жизни все так просто? Квартиру от моего брата вы с мамашей себе заграбастали. Пожили в ней вдвоем и хватит. Я там заколебалась в поселке сидеть. Тоже хочу хорошо пожить.
— Работать не пробовала?
— От работы кони дохнут, — усмехается тетка. — А у меня есть любимая племянница. Вот она и будет работать. Иначе свалит из новенькой трешки прямо в свой день рождения. Зачем нам лишний рот?
Ухожу, громыхнув дверью так, что в подъезде задребезжали оконные стекла. Осмелела! Первые дни, как приехали, улыбалась и лебезила, а теперь все, показывает себя во всей красе!
Смена поведения тетки ничего хорошего не предвещает. У них практически не осталось времени, чтобы все провернуть. Скорее всего еще два-три дня, и мне сообщат, что нашу с мамой квартиру продают.
В маршрутке привычно забиваюсь в угол. Сердце колотится в груди, как после пробежки. От злости и обиды дрожат пальцы и колени. Все тело неприятно
