— Лучше познакомимся. А то в прошлый раз не успели.
— В прошлый раз? — Она подумала, что незнакомец имеет в виду место недавнего происшествия на Тверской. — Да, конечно. Там не до знакомства было. Меня зовут Катя.
— Это я знаю. А я — Федор. Пименов.
— Откуда — знаете? Мне тоже почему-то кажется… Голос ваш… Мы уже когда-то встречались, да?
— Просто незначительный эпизод. Поезд. Шоколадный пломбир.
— Искусственный лед, который обжигает, — подхватила Катя. — Так это были вы.
— Да. Это был я.
В густой тени ночного сквера она видела только его силуэт: мужчина был крупным, ширококостным, однако при этом сухопарым. Он двигался несколько замедленно, будто что-то его изнутри притормаживало, и казалось странным, что всего несколько минут назад он сумел совершить такой молниеносный рывок.
Не имея возможности получше разглядеть своего избавителя, она пыталась восстановить в памяти его черты, хотя при первой встрече, в том вагонном коридоре, не остановила на нем внимания: была поглощена мыслями о своем Димочке.
Глаза у Федора, кажется, серые… подбородок такой решительный, упрямый, одним словом — мужской. Да, еще у него была эта привычка — играть желваками на скулах…
И Катя благодарно повторила, словно хотела запомнить его имя навсегда:
— Федор. Пименов.
До сих пор я верил лишь в незыблемые, поддающиеся строгому научному анализу закономерности. Теперь — уверовал в счастливые случайности.
Однако вторая случайная встреча подряд — не многовато ли? Быть может, тут тоже действует некий железный закон, который просто пока еще не открыт учеными? Ведь какая-то неведомая сила заставила меня в тот вечер свернуть к Тверской, хотя обычно я хожу другим маршрутом…
Вот я и увидел ее вновь, мою Русалочку.
Мою призрачную любовь. Призрачную — но прочную, как алмазный кристалл. Первую в моей жизни и, уверен, последнюю. Может быть, я перенял от моих кристаллов это свойство — постоянство.
Но про мою любовь я, разумеется, ничего Кате не сказал. Я вообще не мастер говорить на такие тонкие темы. Тем более с женщиной, которая, как я знаю, принадлежит другому.
В ту ночь я провожал ее до дому. Пешком.
Я принципиально не приобретаю автомобиль: считаю, что постоянное сидение за рулем расслабляет, вместе с мышцами атрофируются и воля, и характер. А такси мы взять не могли: после всего происшедшего Катюша шарахалась от каждой легковой машины.
Бедная моя, нежная, как ее напугали эти подонки!
Мы разговорились. Хоть Катюша и не жаловалась, я догадался, что она находится в бедственном положении. Я как бы невзначай, словно это просто к слову пришлось, предложил ей место в нашем институте, в лаборатории нейтронографии.
— Ой! — испугалась она. — Разве я что-нибудь пойму в таких заумных вещах?
— Вы будете просто лаборанткой, тут понимать нечего. Протереть приборы, помыть пробирки. Может, иногда еще перепечатать начисто какой-нибудь отчет. Вы умеете печатать?
— Да, да! В школе учили. Называлось «профориентация», — обрадовалась она. — И вы знаете, вот это у меня в самом деле хорошо выходило! С первого же дня — десятью пальцами! Наверное, благодаря фортепьяно…
— Я сразу понял, что вы как-то связаны с музыкой.
— Ерунда. Просто музыкалку окончила. Говорят, правда, что у меня абсолютный слух.
— Поэтому, наверное, вы и запомнили мой голос.
— Может, и поэтому.
Господи, как бы мне хотелось, чтобы тому была другая причина! Чтобы она запомнила мой голос… просто из-за того, что не смогла забыть его! Чтобы мой голос стал ей родным…
— Мы пришли. Вот тут я и живу. — Катюша остановилась возле старого, обшарпанного дома. Подумала и сказала иначе: — Вот тут мы и живем.
Мне показалось, что она мнется у своего подъезда и заходить не очень-то торопится. Как будто боится чего-то, внутри ее может ждать что-то нехорошее.
Всякий здравомыслящий мужчина в подобной ситуации, конечно, предложил бы девушке отправиться прямиком к нему на квартиру, со всеми вытекающими из этого последствиями. Но я рядом с ней не был здравомыслящим. У меня от нее кружилась голова. И я стушевался.
Отпустил ее. К ее ненаглядному.
Работала Катюша замечательно. Я бы даже сказал, самоотверженно. Оставалась, если надо, вечерами, а когда требовалось — приходила пораньше.
Но, как ни выкладывайся, зарплата у лаборанток мизерная. Даже, я бы сказал, символическая. И я начал подбрасывать ей дополнительные заработки — просил перепечатывать мои научные статьи. За отдельную плату, разумеется.
Вначале она категорически отказалась брать с меня деньги:
— Я и так ваша должница. На всю жизнь.
Пришлось солгать:
— У нас, ученых, есть такая примета: если работа не оплачена — твой труд не опубликуют. И вообще, Катюша, говорите мне «ты», пожалуйста.
— Но вы такой… взрослый! — возразила она.
— Что, кажусь стариком?
— Нет, нет! Просто… образованный и вообще… Ох, ну ладно, попробую: ты, Федя. — Она засмеялась, как младенец, который сделал свой первый шажок и не упал. — Получилось, надо же!
— Ты, Катя. — Мне новая форма обращения тоже далась не без усилия. — И у меня получилось!
…Она была совершенно непрактична и средних расценок за машинопись не знала. Мне было нетрудно убедить ее брать денег гораздо больше, чем я платил бы другой машинистке.
Все-таки опасаясь, что Катя заподозрит меня в жалости и благотворительности, я заверил ее, что у моих текстов повышенный коэффициент сложности. Впрочем, это недалеко от истины: там сплошные формулы. Они требуют особой сосредоточенности, так как для человека непосвященного выглядят полной абракадаброй.
…В один прекрасный день я предложил Катюше стать моим личным секретарем и работать у меня на дому.
В этом случае я имел бы возможность назначить ей зарплату по своему усмотрению, и ей бы стало полегче. А помощницей в моих исследованиях она была бы просто незаменимой!
Ну и кроме того, мы могли бы общаться гораздо больше… наедине… Нет-нет, не подумайте, просто общаться, ни на что другое я не претендовал!
Тем не менее это было моей ошибкой. Роковой.
Потому что уже на следующее утро после того, как предложение было сделано, ко мне заявился этот красавчик, мнящий себя суперменом. Ее обожаемый Димочка.
Он прорвался в нашу лабораторию с таким видом, точно собирался покрушить всю аппаратуру. Он двинулся на меня, размахивая кулаками. Петушился, не понимая, что выглядит со стороны просто смешным. Что-что, а кулаки сжимать я умею не хуже, да и покрупнее они у меня.
