— Ты! Москвич! — выкрикивал он. — Умненький, да? Сообразительный?
— В общем, неглупый, надеюсь. — Мне оставалось только насмешливо усмехнуться.
— Все просчитал! Решил купить мою девушку!
— Остыньте, молодой человек. К сожалению или к счастью — только не всё на свете продается. И не все продаются.
— Остряк-самоучка! Предупреждаю: оставь Катюху в покое.
— Разве я чем-то нарушил ее покой? Если так — то это очень лестно.
— Что ты ей пообещал? Прописку небось?
Сознаюсь, мелькала у меня мысль прописать Катю к себе. Нет, не поселить, упаси Боже, на это она бы никогда не согласилась! Просто оформить ее юридически как москвичку: я слышал, что в виде исключения для личных секретарей писателей и ученых мэрия предоставляет такую льготу. Руководство нашего института могло бы походатайствовать.
Этот смазливый и крикливый Димочка, ее спутник жизни, почему-то казался мне ненадежным, было в нем что-то женственное, слабинка какая-то.
Сейчас они вместе снимают квартиру, но… мало ли что может произойти. Не дай Бог, конечно, я ведь вовсе не желаю зла моей Русалочке. Однако хотелось бы, чтобы у Катюши на всякий непредвиденный случай были обеспечены тылы.
А этот черноволосый красавчик докатился до того, что орал теперь уже не на меня, а на нее:
— Ты на кого меня решила променять? Ты хоть знаешь, что входит в обязанности личной секретарши? Думаешь, корреспонденцию сортировать? Как бы не так!
И вдруг я заметил, что моя любовь, мое сокровище от этих истеричных воплей расцветает на глазах!
Боже мой, как я раньше не догадался, что она усвоила этот расхожий житейский предрассудок: «Ревнует — значит, любит»! Ведь она такая податливая, такая внушаемая… Услышала где-то и приняла близко к сердцу то, что помогает ей оправдать дикие выходки своего любимого.
И почему на его месте — не я! Уж я бы постарался не совершать поступков, которые требуют оправдания…
— Димочка, милый, ну что ты, успокойся, — раздался ее ангельский, музыкальный голосок. — Ты все это напридумывал, ничего подобного нет и быть не может.
— Докажи! — потребовал он, даже не предоставив ей презумпции невиновности. Как будто он имел право ее судить!
— И докажу. — Катя даже не подумала возмутиться. — Хочешь, уволюсь прямо сейчас?
— Уволится она! Как же! — Он издевательски засмеялся.
Катя обратилась ко мне сухо и официально, будто между нами, кроме служебных отношений, никогда ничего не было:
— Федор Сергеевич, дайте, пожалуйста, лист бумаги. Я напишу заявление «по собственному».
Я понял, насколько это для нее важно, и скрепя сердце решил подыграть.
— Вот, прошу вас, Екатерина Степановна. Надеюсь, вы отработаете оговоренные в контракте две недели, чтобы мы могли подыскать замену?
Казалось, и жить мне оставалось всего две недели. Потому что без моей любимой, пусть даже и влюбленной в другого, — это не жизнь.
Ровно через четырнадцать дней она снова исчезла, сказав на прощание:
— Вы очень хороший, Федор Сергеевич.
Сжалилась и добавила:
— Спасибо тебе за все… Федя.
Я был уверен: на этот раз — уж точно — теряю ее навсегда. И вместе с нею — смысл и цель моего существования. Потому что смысл не может заключаться в кристаллах, пусть даже и самых совершенных.
Однако я, Федор Пименов, не из слабых.
Я выжил.
Океан, мой древний прародитель,
Ты хранишь тысячелетний сон.
Светлый сумрак, жизнедатель, мститель,
Водный, вглубь ушедший небосклон!
Зеркало предвечных начинаний,
Видевшее первую зарю,
Знающее больше наших знаний,
Я с тобой, с бессмертным, говорю!
Ты никем не скованная цельность.
Мир земли для сердца мертв и пуст, —
Ты же вечно дышишь в беспредельность
Тысячами юно-жадных уст!
Тихий, бурный, нежный, стройно-важный,
Ты — как жизнь: и правда и обман.
Дай мне быть твоей пылинкой влажной,
Каплей в вечном… Вечность! Океан!
Глава 1
НЕПРИЗНАННЫЙ ГЕНИЙ
— Димка, неужели трудно было помыть посуду?
— Я был занят, — отозвался он, не вставая с дивана.
— Это чем же?
— Работал.
Катя вздохнула и повязала фартук. В раковине громоздилась гора грязных тарелок, прижатая сверху чугунной сковородой с пригоревшими остатками яичницы.
— Дим, а почему ты суп не ел?
— Ты же знаешь, я терпеть не могу первое, — раздраженно отозвался он.
Катя заглянула в холодильник: так и есть, он слопал всю колбасу, а от сыра остался только заветренный краешек.
— Дим… — опять было начала она.
— Ну что?! Дим… Дим… — Он чувствовал свою вину и потому переходил в нападение.
А может, не чувствовал… Он привык жить только для себя, и поделиться с кем-то ему и в голову не приходило.
Катя напрягла память, но так и не смогла припомнить, когда в последний раз Димочка сделал что-то для нее… Ну хотя бы спросил, устала ли она… не заболела ли… чего ей хотелось бы…
Тьфу, день какой-то дурацкий! Все одно к одному, все наперекосяк. Слезы вдруг сами собой брызнули из глаз. И не в этой проклятой колбасе дело, пусть ест на здоровье, сколько хочет… Просто так всегда…
Прошел всего год с тех пор, как они приехали в Москву. Сколько было радужных надежд, как счастливы они были вдвоем, начиная настоящую самостоятельную жизнь… И куда подевалось вдруг счастье? Утекло, как вода между пальцами…
Вода текла из крана тоненькой струйкой, совсем не было напора. Осточертело мыть жирные тарелки в холодной воде, а горячей нет уже две недели.
И помыться проблема. Надо греть на газовой плите ведро, тащить его в ванную и обливаться из ковшика. Не купание, а издевательство.
Катюша любила понежиться в ванне подольше, взбивая пахучую пену и меланхолично слушая ровный шум воды. А ковшиком даже голову толком промыть невозможно. Так противно… ощущение, словно она уже очень грязная… Может, поэтому Диме не хочется обнимать ее?
Дима вошел в кухню, достал из холодильника банку пива и с громким щелчком откупорил ее. Катя поспешно отвернулась, чтобы он не заметил ее слез, но поневоле всхлипнула, и Дима тут же с досадой бросил через плечо:
— Давай теперь будем рыдать из-за каждого куска колбасы! Эгоистка!
Катя всхлипнула еще раз, вытерла лицо мокрой ладонью, но Дима поспешно ретировался в комнату. Было слышно, как скрипнули пружины дивана, как бренькнула гитарная струна.
