Подозреваются в любви (СИ) - Комольцева Юлия

Разговор со Светланой быстро промелькнул в голове. Что такого предосудительного в нем было? Из-за чего можно было нацепить на себя маску равнодушия и смотреть сквозь него безразлично, будто он — мебель или бездушная скотина.

Даже у кошки есть шанс объяснить, что не она вылакала всю сметану.

Боже, боже мой, какой бред! Нелепица!

— Даша, послушай меня! Эта женщина связана с бандитами, через нее мне передадут требования, понимаешь? Ну, что ты молчишь! Посмотри на меня!

Она посмотрела. Лучше бы он не просил об этом.

Он задохнулся от ненависти в ее взгляде, но не отвернулся, молча отвечал ее глазам и ощупывал каждую клеточку родного лица.

Брови — вызывающе гладкие, ноздри — всегда неспокойные, гневно раздутые или трепещущие от радости, раскрепощенные губы, будто вот-вот рассмеются, поцелуют, запоют — все это одновременно. Видно, что шероховатая кожа, не персик, не абрикос, что-то совсем не фруктовое, но впечатление такое, что сладкое. Вкус полузабытого детства, парного молока и пряников. Золото веснушек, словно какой-то растяпа рассыпал мелочь, по переносице и немного на щечках. Лоб хранит воспоминания о ветрянке — несколько крохотных впадинок. И две морщинки — одна о Степке, другая об Андрее. Глаза — яркие, немного зеленого, немного золотого, тонкий темно-карий ободок.

И эти глаза смотрят прямо, полыхая ненавистью.

И вся эта глубокая, беспокойная, страстная красота — единственная, что вошла в его судьбу, что тревожит его душу сейчас и всегда — трепещет от боли, корчится в судорогах недоверия и презрения, стараясь при этом казаться безразличной.

Он прислонился губами к ее виску. Дашка даже не вздрогнула, не потянулась навстречу, не отодвинулась.

Сплошное отрицание и бездействие. Бесчувственный пень, это он во всем виноват!

— Даша, я говорю тебе правду! Это звонили по поводу Степки. Я пойду на встречу сегодня вечером и сразу же позвоню тебе оттуда. Ну, пожалуйста, не молчи! Я не вру тебе, малыш! Мне никто не нужен, кроме тебя. Я люблю тебя, маленький, Дашенька, слышишь, люблю! Скажи что-нибудь…

Она произнесла единственное слово, но вложила в него всю горечь: «Уходи!» — пулей просвистело рядом с его виском.

У Дашки не было времени опомниться от утреннего звонка и очередного вранья мужа. Когда Андрей ушел, она могла только, словно болванчик, раскачиваться в кровати, уносясь мыслями в прошлое. А потом в настоящее ворвалась Фима.

Настойчиво залаял Рик, и Даше пришлось вылезать из постели, на ходу удивляться, как она попала в эту комнату и как вообще могла заснуть, искать халат, попутно возмущаясь, что Андрей раздел ее.

— Дашка, это я, открывай, — неуклюже подпрыгивала за воротами Фима.

Через минуту она оказалась во дворе и была облаяна бдительным Риком. Дашка, поеживаясь, стояла на крыльце.

— Ты чего в такую в рань? Что-нибудь случилось?

— Грубая ты, Дарья. Я проведать тебя пришла, беспокоюсь. Комолова сейчас видела. Он ведь машину не сменил?

Дашка нетерпеливо дернула плечом.

— Какую еще машину?

— Ну, у него все тот же джип? Значит, я его видела, летел на всех парах к Москве. На Рижском уже пробки… Мы так и будем на крыльце стоять? Я торт привезла.

Дашка снова пожала плечами. Все равно, где стоять. И торт совершенно безразличен. И видеть никого не хочется.

— Может, ты его одна съешь, у себя дома, а? Мне сейчас не до тебя, правда, Фим.

Несколько секунд та стояла в раздумье, обидеться или нет. Решила, что не к лицу ей — обеспеченной, одинокой, самодостаточной женщине — обижаться на молодую и несчастную.

— Дарья Максимовна, — вдруг ожил динамик в двери, — у вас все в порядке?

— Это кто еще? — сурово поинтересовалась Фима.

Даша равнодушно предположила, что муж прислал своих цепных псов. Мол, охраняет, каждый шаг бдит.

— Ну, и жизнь у тебя!

Пришлось снова открывать ворота и демонстрировать охране собственную невредимость. Ребята остались довольны, от завтрака отказались, Фиму, с которой уже неоднократно встречались, встретили благожелательно и скоро удалились в свою машину. Для внешнего наблюдения.

— Вы, главное, телефон не занимайте, хозяюшка, — напомнил один из них.

Даша возмущенно закатила глаза. Ребята ей нравились, но их послал Андрей, и это о многом говорило. Вряд ли на самом деле существовала угроза ее похищения, скорее муж приставил к ней охрану, чтобы Дашка не сбежала к любовнику. Сознание этого заставляло корчиться ее от стыда и бессмысленной злости. А тут еще поучения!

— Иди, Сережа, я знаю, что делать! — огрызнулась Дашка, увлекая за собой Фиму. — Где там твой торт?

Больше всего на свете Даша мечтала сейчас о том, чтобы оказаться у Кирилла. Извиваться от страсти, стонать от наслаждения, чувствовать рядом с собой тяжелое, потное мужское тело. Чувствовать, что не одна. И понимать, что делаешь все то же самое, что Андрей, что тебе тоже позволено, что ты тоже желанна и по тебе тоже скучают…

К черту все!

Дашка набросилась на торт, словно никогда не видела сладкого.

— Эй, аккуратней, — завопила Фима, — ты мне кремом всю юбку забрызгала! Тебя, что, не кормили полгода?!

— Плевать на юбку! Ты себе таких юбок можешь тыщу купить. Ставь чайник, я не могу оторваться.

Фима действительно могла теперь купить много нарядов. Ей несколько лет назад крупно повезло, какой-то американец нанял ее править рукопись, а потом Фиму передавали из рук в руки графоманы вроде него. Она даже организовала что-то типа литературных занятий, и среди молодых писателей стало считаться престижным появиться у нее в салоне, что называется «засветиться». Так Фима разбогатела, ушла из издательства, купила квартиру, машину, велотренажер и сиамскую кошку. Ей в отличие от Дашки нравилось иметь деньги — та предпочитала тратить, а Фима — держать в руках, складывать в солидный кошелек, прятать на черный день. Правда, она не отказывала себе в удовольствиях, но всегда переживала, расплачиваясь.

— Я слишком долго ждала богатства, — повторяла она Дашке при каждом удобном случае, — мне слишком дорого оно досталось!

— Фимка, так ведь богатство не в деньгах! — смеялась Даша.

— Господи, ты такая же дура, как была! Тебе легко рассуждать, ты приехала в Москву и сразу все получила, а мне пришлось упорно работать!

Фиме необходимо было признание ее великого подвига, ее длинного пути к благополучию и подтверждение собственной значимости. Дашка не признавала, восхищаться отказывалась, и приятельница обижалась. Они всегда были разными. Дашка так и не научилась одеваться с шиком, избегала тусовок и лишь раза два была с Андреем на банкетах. А Фима это дело уважала и неизменно появлялась на презентациях, выставках, проникала на деловые встречи и закрытые мероприятия, была в курсе всех событий.

— Так что у тебя стряслось, Комолова? — спросила она, глядя, как Дашка уминает торт. — Ты не бурчи, ты прожуй и нормально скажи. Я же вижу, с тобой что-то не то.

— Чё ты видишь? Я просто проголодалась.

— При набитом доверху холодильнике?

— Фим, ты чего пришла-то?

— Беспокоюсь, — призналась та, — у тебя вчера такой голос был… Ты с Кириллом, что ли, поругалась? Нет? А что, опять Комолов чудит? Чего ты башкой трясешь?

Даша попыталась вежливо объяснить, что не настроена общаться. Конечно, она уже впустила Фиму, уже съела половину ее торта, но от этого положение вещей не меняется — очень хочется спать и все такое.

Фима не поверила, но обиделась.

— Мы с тобой сто лет не виделись, а ты меня гонишь! У меня между прочим книжка вышла, я тебе вот привезла. На, вот. Глянь, какая обложка, какая бумага! Не то что эти романы бульварные на туалетных клочках!

— Фим, спасибо, ты молодец, у тебя все здорово получается. Но мне не до стихов сейчас.

— Дарья! Это не стихи, это — поэзия. Вот, слушай…

Даша обреченно потянулась за следующим куском торта.

В конце концов Фима действует на нее успокаивающе. И главное — она не занимает телефон и хоть грубо лезет в душу, но делает это только для видимости. Фиму всегда интересовало только собственное «Я».