Я ухмыляюсь:
— И не подумаю, потому что ты скоро накормишь меня пиццей. Здесь так тихо, что, возможно, будет трудно не сделать этого.
Очень мило и чертовски тихо. К тому же у Скарлетт есть еда.
— Теперь ты знаешь, почему я люблю сидеть дома вместо того, чтобы куда-то идти. Я могу делать все, что захочу — петь так громко, как захочу, не мыть посуду, ходить голышом.
Я с интересом поднимаю глаза.
— Ты так делаешь?
— Делаю все, что я захочу? Да, черт возьми.
— Нет, нет, расскажи мне побольше об этой наготе. Ты что, ходишь по дому, убираешься и делаешь прочие вещи голышом? Нарисуй мне картинку, и не жалей никаких деталей.
Симпатичный румянец ползет вверх по ее шее.
— Я имею в виду, да, иногда. Разве не все так делают?
Э-э, нет. Не все ходят голыми.
Но когда я вижу ее вот так, в естественной обстановке, удаленной от крыльца дома на Джок-Роу, и зная, что она, вероятно, не носит бюстгальтер, хотя не вижу ее сосков, мое воображение захватывает меня быстрее, чем я могу выставить мяч на поле. Тащит меня за яйца и ведет по тропинке, по которой я, вероятно, не должен был спускаться, весело подгоняя мой член всю дорогу.
Позади нас на кухне звенит таймер.
Я смотрю, как Скарлетт поднимается с дивана и идет на кухню. Слышно, как открываются и закрываются несколько ящиков. Духовка со скрипом открывается, одна пицца выскальзывает за другой. Я оглядываюсь через плечо, наблюдая, как она точными движениями разрезает их на ломтики и перекладывает на две тарелки.
— Тебе там нужна помощь?
— Нет, я справлюсь. Ты просто сиди и расслабляйся.
Эта девушка настоящая? Я здесь меньше часа, а она уже испортила меня до чертиков.
Скарлетт возвращается через несколько минут, неся две тарелки с пиццей. Протягивает одну мне. Богиня, несущая дары.
— Мы можем еще раз поговорить об этой голой штуке?
— Я не понимаю, почему ты так ею восхищаешься.
Я стреляю в неё взглядом, который как бы говорит: «Ты серьезно?»
— Извини, но я просто не могу оставить эту тему. И кстати, у меня есть сосед по комнате, так что… нет, я не хожу голышом.
Скарлетт все еще стоит передо мной, держа свою тарелку. Наклоняется ко мне, тянется, чтобы вручить мне пиццу, пока не опустится вырез ее рубашки, и бормочет: — Но ты же ходишь голый в раздевалке, верно?
— О да, конечно.
— Мммм, — Скарлетт вытягивает звук, как будто только что положила в рот что-то вкусное, и это похоже на рай. — Все эти атлетические, обнаженные, подтянутые тела, принимающие душ в одном месте.
Вау. Ну-ка притормози.
Я поднимаю голову.
— Тебя заводят спортивные, подтянутые тела?
На случай, если она, блядь, не заметила, что прямо на ее чертовом диване в гостиной сидит совершенно подходящий образец мужского пола, которого она едва удостоила взглядом все то время, что мы были здесь.
Если Скарлетт будет продолжать вести себя так, будто я сопротивляюсь, то, честно говоря, я буду оскорблен.
— Я имею в виду, то, что я не нахожусь на Джок-Роу с единственной целью найти очередной перепих, как некоторые девушки, не означает, что мой мозг не активируется при виде физических… атрибутов твоих друзей. Поверь мне, это так, — она смеется. — Ради бога, я же человек. — Она хватает кусок пиццы. Откусывает его кончик и медленно, задумчиво жует. — И вообще, ты сам об этом заговорил.
Во мне поднимается что-то, что я позже опознаю как ревность, и заставляет меня выпалить:
— Я ничего не говорил о мокрых парнях в раздевалке.
— Мокрые парни. — Ее брови взлетают вверх. Покачиваются.
Я раздраженно прищуриваюсь.
— Может, ты прекратишь это дерьмо?
Боже. Скарлетт в некотором роде извращенка.
Она наклоняет свой торс вперед, ко мне, и я наконец получаю вид её груди, который искал: ложбинку с тенью ее сосков.
Пока я разглядываю ее рубашку, Скарлетт заговорщически понижает голос почти до шепота; очевидно, что я ловлю каждое ее слово.
— Хочешь услышать забавный маленький факт о женщинах?
— Да, черт возьми.
— Мы более извращенные, чем парни.
Чушь собачья.
— Как это возможно?
Она откидывается назад, расслабляясь на подушке с удовлетворенным вздохом, словно королева своих владений.
— Мы просто такие, какие есть. — Ее глаза скользят вверх и вниз по моему торсу, мелькая над выпуклостью моей промежности. — Поверь мне.
Я раздвинул ноги чуть шире.
— Я на это не куплюсь.
— Только потому, что мы не бегаем вокруг, делая намеки и хватая наше барахло, не означает, что некоторые из нас не являются скрытыми извращенками.
Мои глаза скользят по ее барахлу.
Я пристально изучаю ее.
— То есть ты хочешь сказать, что ты извращенка.
— Вроде того. — Утвердительный кивок. — На восемьдесят процентов.
— Что за куча лошадиного дерьма.
Пожимание плечами.
— Ты не обязан мне верить. — Она изящно откусывает корочку, и ямочка на ее щеке сжимается с каждым укусом. — Ты даже не представляешь, что творится у меня в голове.
— О, да? — Мой голос только что надломился, мать твою? Боже. — Например, что?
— Пфф, так я тебе и сказала.
— Потому что это чушь собачья.
— Мне нечего доказывать. — Она небрежно откусывает еще кусочек пиццы, подняв брови и улыбаясь, пока жует. — Хотя…
Она сглатывает, не торопясь, делает глоток воды и ставит бутылку на кофейный столик.
— Хотя? — Черт побери, я хочу, чтобы она закончила свою фразу и избавила меня от страданий.
— Ну. — Ее розовый язычок высовывается, слизывая крошку с уголка рта. — Ни на секунду не думай, что, пока ты произносишь такие слова, как «твердый», «попробовать на вкус» или «влажный», мой разум не улетел прямо в канаву, и я не хочу хихикать, как подросток. — Она снова облизывает губы, и я клянусь, что это просто издевательство надо мной. — И знаешь, это даже не извращенные слова. Это обычные прилагательные.
— Никогда бы не подумал.
— Нет, ты бы этого не подумал. У меня потрясающее покерное лицо. Как-нибудь сыграем в карты.
Черт возьми, у нее хорошее покерное лицо; я не смог бы сказать, о чем она сейчас думает, даже если бы от этого зависела моя жизнь.
— Скарлетт?
— Хм? — Жует, жует. Сглатывает.
— Сколько ты готова заплатить экстрасенсу, угрожающему рассказать мне все, о чем ты сейчас думаешь?
Она делает вид, что обдумывает услышанное, ставит тарелку на кофейный столик и вытирает руки салфеткой. Откидывается на спинку дивана и сцепляет пальцы.
— Хм, это очень хороший вопрос. Не знаю… двадцать баксов?
У меня отвисает челюсть.
— Двадцать баксов? И это все?
— Это все, что у меня есть в бумажнике. — Изящное плечо поднимается и опускается, когда она одаривает меня ленивой улыбкой. — Сколько бы ты заплатил?
— Это сложный вопрос.
— Это ты его задал. Просто скажи мне, о чем ты сейчас думаешь, и я оставлю тебя в покое. — Ее вызов прозвучал с дерзкой ухмылкой.
— Ладно. — Я делаю паузу, и мы жуем, уставившись друг на друга. — Я был одержим желанием увидеть твои соски с тех пор, как понял, что на тебе нет бюстгальтера.
Скарлетт давится корочкой пиццы, которая в данный момент находится у нее во рту, сгибается в талии и кашляет так сильно, что мне приходится осторожно постучать по ее спине.
— Это не то… — кхе-кхе, — что… — кхе-кхе, — я думала… — кхе-кхе, — ты собираешься сказать. — Кхе-кхе. — О боже, я умираю.
Она нащупывает воду, которую кладу ей на ладонь.
Покраснев, она садится и смотрит на меня.
— Ты не можешь говорить такое дерьмо, когда у меня во рту еда.
Я представляю себе другие вещи в ее рту, но не желая пересекать какие-либо линии, заставляю свои губы закрыться.
— А тебе слабо показать мне четвертый снимок в своем телефоне?
Скарлетт берет свой сотовый с кофейного столика, разблокирует его большим пальцем и прокручивает в галерее. Отсчитывает четыре картинки, останавливается.
Я ухмыляюсь.
