— Боишься потеряться? — спрашиваю, пряча за сарказмом то, чего не должна, но все же чувствую.
— Наверное, — жмёт плечами, — Бутч примерно так же сказал.
— Бутч?
— Мастер, — Макс возвращается к овощам, тщательно их моет, выкладывая обсохнуть на полотенце. — Лучше расскажи, как у тебя дела. Боря рад?
Я не вижу глаз Максима, но прекрасно догадываюсь о чем именно он спрашивает:
— Да.
— А ты? — нож в руке замирает и потом снова начинает крошить огурцы.
— Очень.
— Кто будет? Мальчик или девочка?
— Еще не ясно.
— А ты кого хочешь?
— Не знаю, Макс. Главное, чтобы здоровый.
— Ну да, — смахивает в миску уже нарезанное, туда же отправляет пригоршню помидорок черри и с остервенением рвет листья салата. — Тебе можно майонез или лучше с маслом?
— Делай так, как тебе хочется.
— О`кей, — сбрызнув салат лимонным соком, заправляет его оливковым маслом и переставляет салатник на стол. — Тебе нужны витамины.
Только в голосе плохо скрываемая злость, от которой и я начинаю заводиться:
— А тебе поспать!
— Наверное.
— Макс! — перехватываю его руку и с силой тяну вниз, чтобы он сел. — Посмотри на свои глаза! Тебе необходимо нормально спать.
Я все же не сдерживаюсь и провожу ладонью по его щеке, а Макс рывком поднимается на ноги, идёт к шкафчикам с тарелками, достает их и вилки, едва сдерживаясь от того, чтобы не расколошматить что-нибудь. И это не пугает. Наоборот, тянет подойти к нему и успокоить. Так сильно, что нет сил терпеть и противостоять порыву. Глупый мальчишка, если бы ты знал какой подарок мне сделал. Встаю, все явственнее ощущая разрывающие его противоречивые мысли, и обнимаю. Упираюсь лбом ему между лопаток, сцепляю пальцы на животе и закрываю глаза.
— Макс, — шепчу, задыхаясь от запаха, который уже практически исчез с моей подушки. — Тебе надо спать, глупый.
Он кивает, накрывает мои ладони своей. На секунду, на жалкую, блядь, секунду, а потом убирает ее и опирается в угол столешницы, хотя не хочет разрывать прикосновения. Я чувствую это кожей, слышу в гудении напряжённых мышц и рваном выдохе:
— Еля, я не могу.
Глухой голос. Он пробивает меня до кончиков волос. Мой глупый мальчишка не может уснуть. Не может забыть. Как и я. Думала, что смогу с лёгкостью вычеркнуть его из своей жизни, а теперь внутри меня растет наш ребенок. Мальчик или девочка не важно. Он будет похож на Максима. Знаю, уверена в этом и рада. Рада, что разругалась с Рокотовым и зашла в кофейню, рада, что напилась и поддалась порыву. Как сейчас. Мои губы практически касаются ткани футболки, а низ живота все сильнее сводит от появившейся тянущей пустоты. Я хочу чувствовать его поцелуи, слышать хрипящие выдохи и видеть, как в глубине темных глаз рождается нежное: "Еля". Одним своим звучанием ласкающее душу. Я хочу тебя, Макс. Но ещё больше хочу, чтобы ты поспал.
Вспышка. С ним все почему-то только так. Я иду в коридор, беру телефон и быстро, боясь передумать, пишу сообщение Рокотову, что поехала в гости к Ярику. Пусть пробесится, что я уехала без предупреждения и неприготовленному ужину. Плевать на ужин. Здесь тот, кому я нужна больше, и ему необходимо поспать. Со мной он уснет. И я усну. Бесшумный режим, мобильный падает обратно в сумочку, вспыхнув экраном на пришедшее в ответ сообщение, но мне на него наплевать. Сегодня я хочу сделать то, о чем завтра, возможно, пожалею. В комнате тяну с полки шкафа шорты с завязками и футболку — они мне велики, и я в них вряд ли выгляжу адекватно. Только все равно переодеваюсь, распускаю волосы и иду на кухню, где пахнет домом и разогретым ужином. И ещё там есть Макс за взгляд которого хочется продать душу дьяволу.
- Я ночую у тебя. Завтра мы едем к Воронцовским, и ты там отсыпаешься. Никаких возражений и неотложных дел. Все потом.
— О'кей.
Щелк. Я оттесняю Максима к столу, переставляю на него тарелки с вилками, достаю из духовки поддон с разогретыми остатками отваренной куриной грудки, радуясь тому, что глупый мальчишка все же завтракает. В холодильнике нахожу чеснок и майонез, давлю в маленькую пиалку три зубчика, делая подобие соуса. Такие простые и обычные действия сейчас отдаются внутри груди разливающимся теплом.
— Глупый, мог разогреть в микроволновке.
— Для тебя и ребенка так безопаснее.
— Ешь.
— Спасибо, Еля.
— Ешь!
Взрыкиваю, а сама чуть не плачу, увидев в салатнике помидорки черри. Целые. Он запомнил.
За тонкой полупрозрачной шторой душевой практически не видно Макса, сидящего на полу, но я чувствую его присутствие, улыбку и взгляд, которым он на меня смотрит. Украдкой поднимает глаза — моя кожа в этот момент вспыхивает, — а потом опускает их в пол, будто боится, что я замечу и выгоню, хотя сама попросила посидеть со мной в ванной. Все происходящее так похоже на безумие, да оно и есть безумие, в котором хочется побыть дольше. Урвать от него побольше, надышаться им до звёздочек в глазах, чтобы потом уйти так и не признавшись, что беременна от него. Врать Рокотову почему-то проще — с Максом каждая недомолвка или ложь впивается иглой под ногти, и сердце запинается, болезненно пропускает удары. Только я все же не скажу ему правду. Я решила, что так будет легче нам обоим. Ему в двадцать три ещё рано думать о ребенке и семье, а мне уже поздно влюбляться и что-то менять в своей жизни. Пусть она идёт по инерции, как говорит Ярик. Не страшно. Ведь теперь у меня есть малыш. Мой маленький новогодний сюрприз, нагаданный стаканчиком кофе.
Тянусь к бутылочке с гелем для душа, нюхаю его и улыбаюсь щекотанию в ноздрях. Почему-то именно такой запах мне нравится до мурашек. Яркий, насыщенный аромат морской свежести. Такой запоминается с первого раза. Совсем как Максим. Выдавливаю немного на мочалку, мылю руки и шею, а потом схожу с ума:
— Потрешь мне спину?
— О'кей.
Черт, как же мне нравится его "о'кей". Короткое, но звучащее раз от раза по разному, со своим особым настроением. И сейчас оно радостное и немного наивное. Совсем не вяжущееся с осторожными прикосновениями мочалки, практически ласкающими кожу. Медленные, неторопливые поглаживания, от которых плавится мозг и просыпается желание. Не уверена, что Макс добивается именно такого эффекта, просто мое тело отзывается на любое его прикосновение по-особенному. Сейчас мне не тридцать два, а двадцать с хвостиком, у меня за спиной нет клиники, и всё ещё только будет — с ним будет. Нет ни Рокотова, ни его вещей в моей квартире, нет сомнений в правильности того, что делаю. Сейчас я живу моментом, в котором есть я и он. Глупый мальчишка, отводящий от моей груди свой голодный взгляд, когда я поднимаюсь в ванной и разворачиваюсь к нему лицом. Нет ни стыда, ни упрёков совести. Есть лишь пьяный восторг и темные глаза, для которых я важнее всего на свете. Макс давит новую порцию геля, взбивает его в пену и до скрежета стискивает зубы, проводя мочалкой от шеи вниз. Он хочет, безумно хочет прикоснуться ко мне ладонью — я вижу его желание по глазам, по вздувшимся венам на руках и шее, — но, как и я, давит в себе это желание, с жадностью впитывая только то, что можно. То, что не выходит за тонкую, полупризрачную грань, за которой нас уже не будет. Будет порывистый секс, а дальше я исчезну, сбегу обратно в свои тридцать два, где буду с пеной у рта доказывать ему и себе, что все это ошибка и случайность.
— Еля, я не могу так…
Выдыхает, опирается о край ванной, хватая ртом воздух и мотая головой. А я стою голая, запускаю пальцы в его волосы и кусаю губы, чтобы не разреветься и не рассказать ему всю правду. Он ведь тогда меня не отпустит, а я не смогу уйти. Я не знаю и боюсь оставаться, но сейчас не хочу никуда уходить.
— Иди расправляй постель и принеси мне что-нибудь длинное. Я скоро.
— О'кей.
Теперь оно уже вымученное и глухое. Жду, когда за Максом закроется дверь, и домываюсь едва ли не со скоростью света. Он просовывает руку с майкой в узкую щель и уходит раньше, чем я решаюсь, что все же хочу, чтобы он зашел.
