— Привет, — нехотя отозвался. — Дела были, — коротко и ясно.
Танька бабой глупой не была. Отличалась умом и сообразительностью, в душу не лезла, остра на язык, как сама бритва, и знала наверняка, как свести с ума в постели.
— А я уже успела соскучиться, — провела пальцем по моей груди. — Думала, о тебе все время.
Иронично усмехнувшись, я приподнял бровь. Танька закатила глаза, рассмеялась хриплым смехом и, игриво толкнув меня в плечо, обронила:
— Что ж ты за сухарь такой, Белов!
— Какой уж есть!
— Твоя тачка? — поинтересовалась, облокотившись на перила, демонстрируя длинные точеные ножки из-под халатика. Как и любой здоровый мужик, я не упустил из виду такой открытой провокации.
— Моя, — отрывая свои бесстыжие глазенки от ног, ответил.
— Прокатишь?
— Кто знает…
Пустые обещания не по моей части. Танька меня знала, как облупленного. Возможно, поэтому с ней было меньше всего забот. Мы оба были свободны, не связаны обязательствами, и оба знали, чего хотели. И так было долгое время. До одного неприятного разговора…
* * *
— Ты же знаешь, что между нами ничего не может быть? — сказал ей пару месяцев назад после очередного марафона.
Танька лежала на моем плече, как довольная насытившийся кошка, и ноготками выводила замысловатые узоры на груди.
— А ты же знаешь, что я единственная, кто знает какой ты на самом деле? — подняла она голову, заглядывая в мои глаза, пытаясь там найти то, чего к ней отродясь не было.
— И какой же?
— Не такой хороший, каким кажешься, — ушла от ответа.
Резво Танька оседлала мои бедра и наклонилась к лицу, останавливаясь в считанных сантиметрах от моих губ.
Ее слова больно резанули по сердцу, нанося удар. И для самого не секрет, какой я, но из уст другого человека звучало более болезненно.
— Ты права, я бываю очень плохим мальчиком, — проведя по её ноге рукой, перевел все в шутку, отчего она сощурилась.
— Ты знаешь, о чем я.
— Какое это имеет значение? — сухо бросил. Этот разговор начинал меня напрягать.
— А может, у меня к тебе чувства?
А вот это было действительно неожиданностью. Бабы! Вечно они все портят, когда и без того все хреново.
— Какие чувства, Танька? Что ты мочишь? — захохотал я. — Ты что в солярии перегрелась?
— Я серьезно, Белов, — отстранилась она от меня, но не слезла. Обиженное лицо отвернулось к стене. Вот это поворот… Приплыли тапки к берегу.
Вздохнув, снял ее со своих бедер, стал поспешно одеваться. Где-то под кроватью нашел штаны, на полу футболку, сброшенные в порыве страсти.
— Послушай, Алексеева, ты меня знаешь сто лет, о каких чувствах ты сейчас толкуешь? — моему возмущения не было предела. Что за предъявы?! — Ты прекрасно знаешь, что мне эта тягомотина нахрен не сдалась.
— Это все из-за нее? — ее голос зазвучал непривычно ревниво и зло.
— Из-за кого «нее»?
— Той белобрысой!
— У меня нет никакой белобрысой, рыжей, темной и даже зеленой. Не неси бред, — поморщился, — и не нужно этих сцен. Это уже лишнее.
— Я думала, что я для тебя хоть что-то значу! Ты тогда ко мне прибежал! Ко мне, а не к ней!
И это стало фатальной ошибкой. Поправив футболку, я подошел к ней. Танька прижимала простынь к груди, скрывая от меня свою прелестную наготу. Не ревела, но дышала часто.
— Послушай, Тань, — вкрадчиво начал, — ты знаешь, что если тебе что-то нужно, то я за тебя впрягусь. Гадом буду! Последнее отдам, но все сделаю. Слышишь? — осторожно провел по ее плечу. Когда дождался слабого кивка, продолжил, — но больше этого, дать не могу. Не хочу, — она дернулась на этих словах, но стерпела. — Найди себе хорошего пацана. Не забивай дурным голову.
Встал и по-английски ушел, не прощаясь. Не потому что шибко гордый, а потому что не нужно ей было это. Уже в коридоре, услышал тихие суматошные всхлипы. Если и была хоть одна женщина, с которой мне было жаль, что я переспал, то это Танька Алексеева.
* * *
— Белов, — подкралась кошкой ко мне, подняла руку и жадно провела по моим волосам, опускаясь к шее. Интересно сжать или погладить?
— Тань, не нужно, — убрал ее руку и она невольно упала вдоль ее тела. — Мы все решили. Ты по делу или просто?
Не принимая поражение близко к сердцу, а может не показывая этого, она беззлобно улыбнулась, пожала плечами и пролепетала:
— Просто. Ты, Белов, не подумай, — нервным движением поправила халат, — я не тебя тут караулю. Просто ждала кое-кого, вот и вышла.
На крючок я не попался, как рыбка. И «кое-кого», что звучало с подтекстом, пропустил мимо ушей. Эти женские уловки точно не для меня.
— Молодец, Алексеева, — с некоторым уважением отрезал, — я не сомневался, что ты умная баба. Если что, не забудь нас познакомить.
На этой ноте наш разговор и завершился. Я спустился дальше по лестнице, а Танька зашла к себе в квартиру. Мы оба знали что «кое-кого» не существует. Фантом, призрак, выдуманный персонаж. Однако, я не был столь самонадеянным, чтобы действительно полагать, что Алексеева меня караулила. Скорее просто вышла подымить.
Думать об этом мне было больше некогда. Машинально посмотрел на часы.
Было время только на то, чтобы завести машину, дать старушке пару минут прогреться и мчаться в библиотеку, покуда мышь не навострила свои лапки домой.
В царстве книг, как и прошлый раз, тихо и пусто. Старые деревянные половицы по-прежнему скрипели под моими ногами, свет тускло освещал пространство. Бобриху я застал в самом темном уголке. Она стояла на лесенке, той самой, для больших стеллажей. Протирала пыль, слушая музыку в наушниках.
— Держи, держи, руку мою держи, — тихонько лились слова по залу.
Её голосок подпевал песням. Не похоже, чтобы она меня ждала. Впрочем, я был не против понаблюдать за танцующим мышонком.
Бедра плавно двигались, словно поддразнивая. В её движениях не было пошлости и вычурности или той самой покажусности, лишь легкость и непринужденность. Так человек танцевал лишь для себя самого. Наслаждаясь, а не устраивая шоу для других.
Тихо подкрался сзади, но беззаботная мышь и не думала оборачиваться. Как и всегда, появилось желание похулиганить. Припугнуть девчонку, и снова увидеть эти пухлые надутые губки. Тем паче, она, кажется, прекратила играть в молчанку.
— Бу! — резко опустились мои руки на её бедра.
— А-а-а! — оглушил меня визг, а затем и книга, что с хлопком опустилась на мою голову.
Сколько же в этих пятидесяти кило, силы однако!
— Бобрич! Что за выкрутасы?
— Б-белов! Опять ты!
Потерев макушку, исподлобья на нее зыркнул. Червячок сомнения зашевелился внутри. А нужен ли ей вообще защитник? Того гляди, и меня покалечит…
— Ну, конечно я! Кто же еще?! — оскалившись, процедил. — Мы договаривались.
— Я помню, — положила она книгу, а после замерла и отчего-то засмущалась. Прикусила губу, втянула плечи, поерзала, и, выдохнув, неуверенно буркнула, — Белов.
— М-м?
— Р-руки.
Какие к черту руки?! Ах, точно!
Я до сих пор неприлично долго сжимал девичьи бедра и, признаться честно, они весьма подходили к моим ладоням.
— Какие руки? — невинно похлопал ресницами.
Она горела. Даже не смотрела на меня, а куда-то невидящим взглядом в даль. Только дернулась, призывая убрать мои бесстыжие грабли.
Эх, Дунька-Дунька, когда же ты подрастешь…
Со вздохом разочарования, отступил, как послушный мальчик, руки убрал. Гордая девчонка слезла, проигнорировав мою вытянутую ладонь для помощи, прошествовала мимо меня и я, усмехнувшись, поплелся за ней. Отодвинув стул, Бобрич села и с серьезным видом профессора указала на место напротив себя.
— У тебя чайник есть? — полюбопытствовал, осматриваясь.
— Есть, а тебе зачем?
Но прежде, чем мышь стала бы возражать, я заметил его на вахте. Включил, нашел и кинул пакетики.
— Тебе сколько сахара?
— Две, — пискнула, ошалело за мной наблюдая.
