– Простите, мадемуазель.
Флортье открыла глаза. Рядом с ней стоял официант, держа поднос с бокалом шампанского.
– Это вам от месье, который сидит вон там, – сказал он.
Флортье посмотрела в указанную сторону. В нескольких столиках от нее сидел молодой, светловолосый мужчина в светло-желтом костюме и держал такой же бокал шампанского. Он слегка поклонился Флортье. Она поспешно отвернулась.
– Пожалуйста, унесите это, – с мольбой прошептала Флортье. – И передайте этому… этому господину, – тут она подняла кверху брови, – что я не понимаю, почему он решил так меня оскорбить.
– Хорошо, мадемуазель, – ответил с поклоном официант и поспешил выполнить поручение.
Флортье услышала, как мужчины вполголоса обменялись фразами. Она откинула со лба воображаемую прядь волос и быстрее замахала веером, словно ей внезапно стало жарко от возмущения и растерянности.
Через считанные мгновения возле нее раздался шорох. Она открыла глаза.
– Я… я нижайше прошу прощения, милостивая сударыня, – пробормотал молодой человек в желтом костюме и неуверенно поклонился. – Я никак не намеревался вас обидеть, боже упаси! Я только увидел вас здесь и… ну… подумал… – Его розовое, гладко выбритое лицо действительно казалось совсем молодым, хотя волосы уже поредели. Флортье отметила безвкусный цвет его костюма: очевидно, за гардеробом блондина было некому присматривать, по крайней мере, рядом с ним не было женщины, наделенной чувством стиля. И хотя жилетка была ему слишком тесна на груди и животе, костюм выглядел дорогим и был хорошо сшит, как и коричневые штиблеты.
– Мне совсем не льстит то, что вы там подумали, – прошептала Флортье, и глаза ее наполнились слезами, которые она тут же прогнала. Она глядела мимо блондина и лихорадочно обмахивалась веером.
– Нет-нет! Нет! – поспешно заверил он. – Так я о вас точно не подумал! – Он вытащил носовой платок и вытер шею. Тем временем его лицо стало цвета перезревших яблок из сада фермера Везендонка. – Увы, мы у себя в Преангере растеряли все хорошие манеры. Знаете, когда годами не выбираешься с плантации…
Флортье все еще хмурилась, но движения ее веера немного замедлились.
– Ах, я даже не представился, – испуганно воскликнул он и снова поклонился. – Эдуард ван Тондер. – Неловкими пальцами он выудил из кармана жилетки карточку и протянул ее Флортье. У него были сильные руки, но без видимых мозолей – руки человека, который привык к тяжелой работе, но уже не нуждался в этом. Флортье не взяла карточку. – Вероятно… вероятно, позже, – хрипло проговорил он и положил карточку возле чашки. Флортье не удостоила ее взглядом. – Могу ли я как-нибудь исправить свою оплошность? – прошептал он жалобным голосом. – Прошу вас!
Флортье гордо вскинула голову.
– Хм-м… – Эдуард ван Тондер надул щеки и погладил себя по груди, размышляя. – Может, поужинаем вместе?
– Послушайте, – со строгой улыбкой возразила Флортье и резко сложила веер. – Вы не можете…
– В «Кавадино», – воскликнул он, взмахнув рукой. – Очень приличный ресторан в одноименном отеле, превосходная кухня. Что скажете?
– Вообще-то… – начала было Флортье.
– Пожалуйста, – проговорил он тихо и веско. – Я очень хочу загладить свою оплошность. Я в самом деле не думал ничего плохого и оскорбительного. Я увидел вас и просто решил познакомиться. – Поскольку Флортье молчала, опустив голову, и лишь подрагивала своими длинными ресницами, он с надеждой добавил: – Позвольте мне хотя бы сделать такую попытку.
Флортье вздохнула и снисходительно взглянула на него.
– Хорошо. Если уж вам это так важно…
Батавия, 30 августа 1882 г.
Достопочтенный папенька,
достопочтенная матушка,
я прошу прощения за то, что после скупых строчек, в которых я сообщила Вам в июне о своем благополучном прибытии, больше ничего не писала. Даже если это звучит как отговорка, дни в тропиках действительно короткие, а мои дни, кроме всего прочего, наполнены работой в качестве учительницы и гувернантки. Работа приносит мне большую радость, ведь мои воспитанники не только необычайно любознательны и прилежны в учебе, но и очень милые и хорошие ребятки.
Тут все не так, как у нас в Амстердаме. Не только климат и местность, но и весь жизненный уклад. После тех или иных начальных трудностей, которые мне пришлось преодолевать, я могу смело утверждать, что устроилась очень хорошо. Вас, несомненно, обрадует, что госпожа де Йонг и господин майор очень довольны моей работой.
Я надеюсь, что вы оба пребываете в добром здравии и что у вас все благополучно.
Мои наилучшие пожелания Мартину и Хенрику с Тиной.
Самые сердечные приветы из чужой страны шлет Вам Ваша преданная дочь,
Якобина ван дер Беек.Строки, которые Якобина написала в Амстердам, показались ей самой скупыми и черствыми. Впрочем, по выбору слов и смыслу они были как раз такими, каких ждали от нее родители. Такое письмо Якобина могла бы написать еще три месяца назад, особо не раздумывая над его содержанием и над тем, как мало эти слова соответствовали тому, что ее окружало каждый день, что она испытывала, чем занималась и что думала.
Она не написала Юлиусу и Берте ван дер Беек о красных прыщах, вскочивших на ее лице и шее через несколько дней жизни в этом потогонном климате. За прыщи взялась Энда, заботившаяся о коже и волосах госпожи де Йонг, и устранила их с помощью различных настоек и мазей. В результате кожа Якобины стала чище и нежнее прежнего и пахла теперь цветами и пряностями. Не могла она поведать родителям и о том, что хотя ее нёбо постепенно привыкло к имбирю, куркуме, мелиссе и обилию перца, но желудок и кишечник часто восставали против чужой кухни, одно время Якобине даже казалось, что у нее дизентерия и что она скоро умрет.
Ни за что она не призналась бы и в том, как чувствовала себя, со своим высоким ростом, когда вокруг целый день бегали слуги, не достававшие ей даже до плеча. Словно тяжеловесная великанша среди юрких эльфов. Между тем все женщины и девушки были по-своему красивы – коричневая кожа с медовым оттенком, темные миндалевидные глаза, блестящие, черные волосы, точеная фигура. Их тонкие, девичьи черты лица не менялись даже с годами, а движения отличались природной грацией. В своих фиалково-синих, яблочно-зеленых, апельсиновых, лососево-розовых шелковых одеяниях женщины напоминали роскошных тропических бабочек, которые постоянно летали по дому и веранде, даже те, у которых саронги обтягивали широкие бедра и большой зад, а под блузкой скрывалась пышная грудь.
