По всему выходило: лишнее звено в цепи — Катерина. И делать ей в условиях задачки было нечего: там, где есть трое, четвертый никому не нужен, от него там только хлопоты и слезы. А посему она должна уйти.
Сколько уж раз Катя принимала это решение? Не сосчитать. Но вновь и вновь возвращалась к нему. Или жизнь сама ее возвращала, как к единственно возможному выходу. Стало быть, других вариантов решения проблемы не существовало. Уйти, она должна уйти…
Утром Катя не слишком спешила на работу. Теперь не было ни малейшей необходимости торопиться. В этот день ей предстояло сделать лишь одно, и уж за восемь рабочих часов, плюс перерыв на обед, она по любому успеет это сделать, даже если в очередной раз опоздает.
До офиса добралась лишь в полдесятого. С порога бросила общее "Доброе утро", не особо надеясь на ответ. Его, ответа, и не последовало: с ней давно уже разговаривали сквозь зубы, словно делали одолжение. Не особо расстроившись, она сняла дубленку, повесила на плечики. Прошла к столу.
Включать компьютер не стала — она не собиралась сегодня работать. У нее была другая задача. Главное было не столкнуться нос к носу с Сидоровым, иначе у нее не хватило бы решимости исполнить задуманное.
Светка, сидящая за соседним столом, поскребла по перегородке шикарными наращенными ногтями, привлекая Катино внимание, и произнесла без особой интонации:
— Сидоров тебя уже спрашивал, зайди.
Из-за стекла, разделяющего их, ее слова прозвучали глухо и почти неразборчиво, но Катерина поняла бы их и вовсе без звука, по движениям губ подруги.
Светка тут же вернулась к работе, а может, к обожаемому пасьянсу "Паук", которым любила баловаться в рабочее время, пользуясь тем, что монитор был развернут в сторону от посторонних глаз.
Катя кивком поблагодарила ее за информацию, однако идти к шефу не собиралась. Поспешно, чтобы не передумать, написала заявление на увольнение и подошла к столу подруги. Положила перед нею заветный листик:
— Свет, большая человеческая просьба. Будь другом, снеси шефу бумажку. Только сильно не торопись. Я сейчас уйду, а ты где-то через полчасика… В принципе, можно и позже. Если он сам не кинется меня разыскивать, вообще не спеши — ближе к концу рабочего дня отдай, хорошо?
Светка прочитала заявление, с недоумением взглянула на Катю:
— Ты чего?
Та дернула плечом:
— Чего-чего? Сама все понимаешь, не маленькая. Все, я пошла. Счастливо оставаться. Как-нибудь увидимся.
Тихонько проскользнув между стеклянными перегородками, добралась до вешалки. Торопливо стащила с плечиков дубленку и, не одеваясь, покинула офис, забыв попрощаться с коллегами. Теперь уже с бывшими коллегами.
Звонки начались практически сразу после ее ухода, минут через двадцать. Сначала она отнекивалась: мол, неудобно говорить, кругом море народу. Потом в метро была отвратительная связь. А после она и вовсе отключила мобильный.
Не успела прийти домой — опять звонок, на сей раз уже по стационарному телефону. Катя взяла трубку:
— Алло!
— Ну и что ты творишь? — Сидоров говорил неласково, словно она в чем-то очень сильно перед ним провинилась.
Все поджилочки затряслись — больше всего на свете хотелось прижаться к нему, такому теплому и родному… Но нет, она не имела права называть его родным. Родные у него жена и сын, а никак не Катя.
— Ничего особенного, — сухо ответила она. — Только то, что давно уже следовало сделать. Ты, Юрий Витальевич, поскорей там все оформи — мне трудовая нужна, на работу надо устраиваться. Не тяни, хорошо? Позвонишь, когда готова будет. Или Светке Бондаревой отдай, она мне передаст. Все, Юр, пока. Рада была тебя видеть.
И, не дожидаясь ответа, положила трубку на рычаг. Только тогда подумала: к чему это она, "рада тебя видеть"? Если уж на то пошло, не видеть, а слышать. Или же она имела в виду — рада его возвращению? Нет, ничему она не рада, уж лучше бы сидел в своей Москве и не показывался. Впрочем, какая разница: сказала и сказала. Ей теперь все равно, кто что подумает, жизнь окончательно пошла под откос. Пока телефон снова не начал трезвонить, вытащила вилку из розетки. Все, теперь ее никто не потревожит…
Однако уже через пару часов раздался звонок в дверь. Катя выглянула в глазок — он, кто же еще.
— Юр, не звони, пожалуйста, я не открою. Ты не приходи больше, не надо. Я все решила, я ушла от тебя…
Голос предательски задрожал, и она прижалась лбом к двери. Сидоров требовательно постучал:
— Открой! Катька, немедленно открой!
"Катька"… От того, как он произносил это имя, Катерине хотелось срастись с ним насмерть, чтобы никогда-никогда не разлучаться хотя бы на минуточку. Но нет, нельзя. Как бы сладко он не произносил ее имя, а сросся он с другой. С рыжей. И с сыночком своим ясноглазым.
— Уходи, Юр, пожалуйста уходи. Я не люблю тебя, никогда не любила. Не приходи больше, не звони…
И, не будучи уверенной в твердости своего решения, отошла от входной двери, плотно прикрыла дверь прихожей, бросилась на диван, а для верности еще прикрыла голову двумя подушками: только бы не слышать его голоса, не слышать, как Сидоров колотит в дверь пятками, не принять этот звук за стук судьбы…
Два дня она включала телефон только для того, чтобы позвонить родителям: жива, мол, здорова, все нормально. После чего вилка вновь безжалостно выдергивалась из розетки. Мобильный же Катерина и вовсе не активировала. На звонки в дверь старалась не обращать внимания. Да только разве можно игнорировать собственное горе от потери любимого? Тем более, если он стоит за дверью и упрямо просится в твою жизнь.
Однако Сидоров быстро прекратил попытки связаться с нею. Пришел на следующий день, позвонил-постучал, и ушел восвояси, не дождавшись результата. А на третий день уже не появился.
Не без опаски Катя включила телефоны. Думала, сразу начнутся звонки, просьбы о встрече, мольбы. Настраивала себя на мужественный отказ от счастья…. Ничуть не бывало. Тишина. Никто ее не домогался ни по мобильному, ни по домашнему, никто не выбивал дверь. Никому-то она не была нужна…
Что ж, так лучше. Так правильнее. Как бы не рвалось сердце от боли, но от осознания правоты Катерине становилось немножко легче. А одиночество… В конце концов, не так уж оно и страшно. Жила же она раньше одна, и довольно неплохо. Правда, ту ее жизнь, до возвращения Сидорова, вернее было бы назвать существованием. Зато тогда у нее ничего не болело. Ни сердце, ни душа. Оказывается, это очень просто, быть одиноким. Нужно лишь вырвать из сердца занозу. Вопрос, как это сделать…
Однако нужно было на что-то жить, невзирая на личную трагедию. Во-первых, надо было получить расчет, а во-вторых, и, пожалуй, в-главных, искать новую работу. Правда, время для увольнения она выбрала не самое подходящее: со дня на день начнутся рождественские каникулы, и на долгих три недели придется позабыть о собеседованиях.
