— Не сержусь. На тебя. Но мне нужно минут десять, чтобы прийти в себя.
И обошла его. Он не поверил и огорчился. А может быть и пожалел о содеянном? Впрочем, нет. Он никогда ни о чем не жалел. Даже если на его чело набегала тучка сожаления — нужно было не успокаивать его совесть, а искать причину данной гримасы в окружении. Он всегда дозировал свои чувства, любые и знал, где и к кому их применять. Зря он пошел в адвокаты. Из него получился талантливый юрист, а мог бы получиться гениальный актер.
Я накинула шубку и вышла на крыльцо. Мне было грустно и немного горько. И как ни странно, хотелось не плакать или, заламывая руки, взывать к совести и прочим архаизмам, не выяснять отношения с мужем, братом, этой раскосой азиаткой, а понять себя. Могу ли я простить измену, если таковая уже имеет место быть или еще только состоится? Смогу ли простить Олегу его оскорбление? Хочу ли я жить с этим человеком? Могу ли оставить безответным его хамство?
Я не знала ответов на эти вопросы. И мне не хотелось отвечать на них сейчас — мне хотелось исчезнуть, скрыться от проблем, навеянных Новогодней ночью, от суеты и веселья, от завтрашнего дня, когда Олег будет с удивлением смотреть на меня и отрицать все: от пьяного куража до заявлений о шлюхах и объедках. Мне было больно, стыдно и противно. И до судорог хотелось покинуть эту дачу прямо сейчас, сиюминутно, уехать от праздника, превращенного в поминки, от гостей, от братьев, от веселья, объяснений, оправданий, обвинений. Выяснений, глупых, ненужных и опостылевших.
Пять лет я была шлюхой в глазах мужа и при этом не изменяла ему. Он же был чист и непорочен и…изменил. Нет, Гуля, конечно, не соперница, даже если предположить возможность их связи, но почему я должна носить чужую корону, глотать незаслуженные оскорбления?
Наверное, стоит заслужить эти оскорбления, чтобы не было настолько больно и обидно…
Я решительно направилась на поиски Сергея.
Алешу просить бесполезно — он найдет массу доводов против отъезда и за продолжение фуршета. Андрей?… Его так же стоило поставить на место. Он хотел открыть мне глаза? Еще раз напомнить ничтожность человека, считающегося моим мужем? Не так, ох, не так. Где же ваш ум и дипломатия? Сказал бы прямо — я хочу тебя, малыш. Ведь вся причина в этом, причина всего. Мне уже не 20 лет, я вижу и понимаю много больше, и рамки дозволенного людской моралью сузились в моих принципах до минимума.
А Алеша?
Алеша…
Я даже остановилась, вспомнив то, что случилось. И села на выступ у домового фундамента, скрипнув зубами от безысходности: что же я наделала, что?
На минуту мне стало страшно…
Я решила выйти замуж. Кандидат был неизвестен братьям, как, впрочем, не совсем известен мне. Два свидания и предложение. И я подумала: а почему — нет?
Володя Махлаков. Карие глаза, светлые волосы, фигура атлета, всесторонние знания и должность менеджера салона бытовой техники. Вот и все, что я знала о нем, и выдала Алеше в пику его настойчивого желания уложить меня на обследование в клинику.
Я понятия не имела, что данное сообщение, больше шутливое, чем серьезное, приведет его в такой ужас. Алеша не побледнел — он позеленел на глазах:
— Анечка, зачем тебе это?…Анечка, милая…какой — замуж? Господи… — он был растерян, раздавлен и не скрывал этого, не мог скрыть.
Я заинтересовалась: что это с ним? Неужели он решил, что я всю оставшуюся жизнь буду умирать от тайной, постыдной любви к нему и Андрею, к крепнущей и растущей, как на дрожжах, привязанности и страсти к Сергею?
— Я хочу детей. Неужели это не ясно?
— Детей?! — выдохнул он в ужасе и рухнул на стул, словно вмиг лишился сил стоять. И впился в мое лицо взглядом отчаявшегося человека, но видимо, еще надеясь отыскать признаки шутки или умопомешательства, успокоиться. Посмеяться и забыть. Но теперь я не шутила, и действительно хотела ребенка, хоть от кого, лишь бы он появился еще вчера. Ему бы я отдала всю свою любовь и привязанность и больше б не горела в тупике иллюзий, запретных чувств и желании.
Алеша потянулся ко мне дрожащей рукой, словно я исчезала, а он хотел удержать.
— Анечка, Анечка, милая…делай, что хочешь, как считаешь нужно…Хочешь, переезжай к Андрею, я слова не скажу. Все, что угодно, только не это, прошу.
Мне стало нехорошо: он знал, что у нас было с Андреем?!…
Ладно, положим.
И принял это, и готов смириться, благословить? Благословить на еще один тупик, передать, как вымпел?
Меня подбросило с дивана:
— Значит, ты знал?!
— Анечка, это было ясно. Я, правда, не сержусь, не осуждаю. Ты очень чувственная, красивая женщина…Нет, я не осуждаю и не считаю ваши отношения оскорблением или чем-то постыдным. Если ты хотела…а ты хотела, я же видел. И он…все нормально, милая…
— Нормально?!
— Анечка, успокойся…
И смолк, сник под моим вопрошающим возмущенным взглядом. Он хотел и не мог объяснить, что чувствует, не находил слов, точно отображающих его мысли и эмоции, ощущения. Слишком много нужно было бы объяснять, неизбежно задевая то, что он хотел оставить закрытой темой, чего не хотел касаться и вскользь.
Да, ему было больно, но он готов был примириться и с болью, и с горечью потери, по сути — предательством. И терпеть бесконечно пытку разлукой, ревностью, одиночеством и отверженностью, жить лишь памятью о наших совместных днях.
Вот только ради чего?
Ради того, чтобы я принадлежала лишь им, ради надежды о возвращении лучших наших дней? Ради того, чтобы я не вырвалась из их сладкой клетки нежности? Не попала во власть другого, чужого мужчины, не вышла замуж, не родила ребенка, навсегда перечеркнув надежду на возвращение?
Да, в этом причина. Он всерьез думает, что я буду принадлежать мужу без остатка, забуду их, брошу одних, предам. Как глупо и неприятно, что о тебе так думают.
— Алеша, — я присела перед ним, желая объяснить, достучаться до его разума. — Если женщина выходит замуж, она естественно принадлежит мужу и естественно рожает ребенка, но это не значит…
— Нет!! — он вскочил и забегал по комнате, а я, наоборот, села и, растерянно хлопая ресницами, пыталась понять причину его тревоги, нет — панического ужаса. И кто бы иначе расценил его состояние?
— Что происходит, Алеша?
Он остановился. Взгляд не желал встречаться со мной, он стремился к окну, к портьерам, куда угодно.
— Алеша! — меня серьезно беспокоила эта необъяснимая нервозность.
— Аня…Анечка, — он искал слова, и видимо что-то еще. Может быть успокоение? — Я, конечно же, знал, что рано или поздно этот разговор состоится. Не мог не стояться, но… Я надеялся, что в нем не будет необходимости, и даже если вдруг…то все случится не так, не сейчас…
