Она опять поежилась, но на сей раз не от холода. Стараясь рассеять пугающие образы, только что вызванные Майком, Лесли начала напевать духовную песнь «Встает ущербная луна».
Майк запел вместе с ней, и его баритон замечательно слился с ее альтом. Вскоре они так увлеклись пением, что машина начала ходить ходуном, поскольку они раскачивались на сиденье в такт песнопению. Добравшись до конца, оба захохотали.
— В следующий раз, — сказала Лесли, — мы споем «Когда над Майами плывет луна, я буду твоим полумесяцем».
— Такой песни нет! — воскликнул Майк.
— Не-а, — призналась она, качая головой. — Я сегодня веду себя как дура.
— А мне нравится, когда ты ведешь себя как дура.
— Правда?
Она опять поежилась, потерла плечи и пожалела, что не взяла свитер. Лето в Англии оказалось более прохладным, чем было обещано в американском рекламном бук лете. По крайней мере, она надеялась, что дрожит от холода, а не от ожидания любви.
— Тебе надо согреться, а то ты не выдержишь ночь, — сказал он, озираясь по сторонам. Он был в рубашке с коротким рукавом и не мог предложить ей даже пиджака. Он раскрыл объятия и пригласил. — Иди сюда.
Она метнула на него недобрый взгляд.
— Спасибо, не надо. Мне и так…
— Боишься? Смелей. Я буду хорошим мальчиком. Нас разделяет рычаг переключения передач, поэтому я буду хорошим мальчиком. — Она даже не шевельнулась, тогда он простонал: — Ну почему, почему ты постоянно видишь во мне отпетого насильника?
Ей и правда было очень холодно, и она вела себя как дура. Но столь же глупым казалось принять его приглашение, поскольку она не надеялась на себя. Однако, если это обнаружится, он узнает о ее чувствах больше, нежели ей хотелось.
Она весьма нерешительно съехала набок по спинке сиденья, перегнулась через рычаг переключения передач и прильнула к его плечу При этом она продолжала зябко обхватывать себя руками, одновременно создавая эффективную защиту своей груди от его ребер. Однако он обнял ее и прижал к себе теснее. Она чувствовала исходившее от него тепло, которое уже начало ее согревать — и распалять ее желания.
— Видишь, не так уж плохо. — Он наклонил голову. — Ты можешь давать уроки пробуждения мужского эго.
— Пусть этим занимаются другие.
Минуты тянулись бесконечно. Время словно застыло. И в чувства Лесли начало просачиваться нечто большее, нежели тепло общения. Его грудь была твердой, но удобной подушкой для ее головы. Его руки слабо сжимали ее тело, но скрытая сила лишь ждала сигнала, чтобы ожить. Подбородком он касался ее волос, словно то было самое естественное для него место. Запах мужчины и дорогого одеколона проникал в ее нутро, оставляя в ней глубокий след.
Она поняла, какими мучительными были для нее несколько последних лет, когда она была лишена таких прикосновений. Как всякая женщина, Лесли нуждалась в крепких объятиях, в мужских сильных руках. Она нуждалась в общении. В таком, какое ей выпало в эту ночь. Оно заполняло образовавшуюся в ней пустоту. Такое простое, что каждая клеточка ее существа кричала от радости и повторяла: «Наконец-то». Она не ощущала этой потребности так остро — до этой ночи.
Лесли устроилась удобнее, придвинулась ближе. Ей нравились ее ощущения. Теперь уже казалось не так страшно ночевать в густом тумане посреди вересковой пустоши. Просто немного неуютно ждать рассвета, вот и все. И опасность скоропалительного решения — позволить Майку обнимать ее — ничего не значила по сравнению с сознанием того, что кто-то о ней заботится, держит ее под своим крылом. В голове, все более ленивой от довольства, крутилось предсказание Гэрри. Оно по-прежнему казалось ей несерьезным. Но то, что ее обнимает Майк, — это уже серьезно. И это едва ли скоропалительно. Напротив, возникало ощущение, что это весьма и весьма основательно.
И тут, словно по молчаливому сигналу, он повернул голову и посмотрел на нее — как раз в тот миг, когда она повернулась, чтобы посмотреть на него.
Желая большего, нуждаясь в большем, она подняла руки, взялась за отвороты его воротника и увлекла его губы к своим губам.
От поцелуя Лесли у Майка закружилась голова.
Он не ожидал от нее такого Она всегда была для него неожиданностью, отчасти поэтому он и хотел быть с ней рядом. Но то, что она поцеловала его первая… он оказался не готов к этому. Для нее это было тем самым приключением, участником которого он так жаждал быть.
В глубине его души появилось смутное предостережение, что он должен остановить все это, пока не поздно, однако то чувство, которое она — такая теплая и привлекательная в его объятиях — вызвала в нем сейчас, отодвинуло все предосторожности на задний план. Он ведь и хотел, чтобы она сама зажгла его. Ему это было так нужно.
Ее поцелуй становился все более требовательным, ее язык встречался с его, словно соединяясь с ним. Эти ощущения погружали его в еще более густой туман, чем тот, в который была погружена их машина. Напряженные и словно звенящие ощущения проносились по его венам, причиняя тупую боль, которая ввергала его в еще больший соблазн. И было так потому, что, бросая ему сейчас вызов, она искушала его своей невинностью и искренностью.
Его пальцы взъерошили ее волосы — эти шелковистые пряди, мягко скользившие по его ладоням. Он приподнял ее голову, страстно впиваясь ей в губы — стараясь сказать ей своим поцелуем, что чувства, переполнявшие его подлинны.
Она застонала, и руки ее обвили его плечи так крепко, как если бы она тонула, и от ее рук зависело, спасется она или нет. Он чувствовал, как ее ногти впиваются ему в кожу сквозь тонкую ткань рубашки, распаляя его еще сильней.
Он оторвал свои губы, чтобы покрыть поцелуями ее шею, щеки, глаза, лоб… все, что можно было поцеловать. Теперь его губы утонули в изгибе ее шеи и чувствовали возбужденное биение ее пульса. Он подумал, что так ее возбудило то, как он дотрагивался языком до ее шеи.
Она снова застонала, и теперь ее руки начали сжимать его крепче. Совершенно побежденный тем, как она отвечает на его ласки, Майк едва не сдернул с нее блузку, предоставив пуговицам расстегнуться самим и обрушивая дождь поцелуев на мягкую атласную плоть Лесли. Он добрался до верха ее грудей, до самого краешка округлости, что была над лифом. Кружевной материал лифа был словно упругий жгут, который легко поцарапывал его подбородок.
Он уже был настолько возбужден, что даже не мог представить, какое напряжение потребуется ему для того, чтобы вернуть контроль над собой. Особенно в тот момент, когда ее руки, перестав сжимать его и сами теперь зажатые между их телами, стали нащупывать и расстегивать пуговицы его рубашки. По его коже прошелся холодный воздух, как только она расстегнула рубашку до талии, но ладони ее были теплыми и, когда они прикасались к его груди, казалось, сжигали весь холод. Они скользили по его торсу точно легкие прикосновения крыльев бабочки. Такие легкие и такие пьянящие.
