— Боже, только не останавливайся, — прошептал он.
Его же пальцы, казалось ему, были налиты свинцом, когда он пытался расстегнуть ее лиф. В конце концов он освободил ее от лифа и вместе с ним отбросил в сторону блузку. Ее груди, когда он целовал их — сначала одну, затем другую — были холодны, но соски, ощутившие темперамент его языка, сделались упругими и горячими. Она изогнулась всем телом, словно противостоя натиску его губ, а ее пальцы, ушедшие ему в волосы, притягивали его до невозможности близко к ее телу. Он целовал, ласкал и покусывал ее своими губами, зубами и языком до тех пор, пока она не начала стонать, извиваясь в его объятиях, а ее руки обхватывали, льнули и прикасались, требуя от него продолжения пытки. И он был рад покоряться, пока не подумал, что взорвется сию же секунду.
Наконец он поднял голову, втягивая воздух в свои изголодавшиеся легкие. Он поцеловал ее с такой страстью, что вдруг сразу же осознал, насколько грубо это у него получилось, и попытался загладить эту невольную грубость. Однако она уже почти кусала его губы, а руки ее так крепко обвили его шею, что у того смешного количества воздуха, которое он успел вдохнуть, был очень маленький шанс снова выйти наружу.
Ему было все равно. Она полностью подходила ему, они оба хотели друг друга и нуждались друг в друге. Остальное не имело значения. Он прижал ее к своей груди, не беспокоясь насчет того, что с таких крепких объятиях ей и сломаться недолго. Ничего, не сломается. Сначала в ее тисках сломается он. Ощущение близости тел было невыносимым, но он хотел большего.
— Рычаг, — с трудом произнесла она.
— Знаю.
Он сглотнул и на секунду вернул себе дар мыслить рационально.
— Может быть, прервемся…
— Нет! — Лесли прильнула к нему сильнее. — Нет.
— Слава Богу.
Никогда еще он не испытывал такой благодарности, как в эту минуту. Он не представлял, как, черт возьми, он все это сейчас остановит; это было словно волной прилива эмоций и ощущений, которая смела его на своем пути. Он перетащил Лесли через пространство, занятое рычагом переключения передач, стараясь, чтобы ее длинные ноги не задели его. Они наткнулись друг на друга и тут же сплелись в узел из рук, ног и смеха.
— Если бы у меня было побольше здравого смысла, я, пожалуй, заикнулся бы о постели, — сказал он. — Но здравомыслие — это по твоей части.
— Ничего смешного, — стараясь отдышаться, сказала она. Ее груди возбужденно подрагивали, пока она пыталась устроить ноги по разные стороны от него. Его губы захватили в плен одну ее коленку, а руки его тем временем продвигались все дальше по ее бедрам, этим чопорным гладким бедрам, и закидывали ее юбку вверх почти до самой талии. Тонкой тканью, скрывавшей самую интимную часть ее тела, оказался шелк, прекрасный осязаемый шелк. Ом погладит ее мягко, нежно и ласково, невыразимо благодарный за ту дрожь, что он вызвал в ней.
— О Майк! Майк! — пропела она. — Здесь так мало места!
Она наклонилась вперед, протянув руку позади него, куда-то между сиденьем и дверцей.
— Что… — начал он.
Спинка сиденья неожиданно откинулась и утянула за собой его и ее, пока не остановилась у края заднего сиденья. Теперь Майк лежал на спине, Лесли — на нем, и он выдохнул наконец воздух. Она слегка подтянулась так, чтобы груди ее устроились на груди у Майка. Когда она прижалась к нему всем телом, вытянувшись во весь рост, Майк, ощущая ее бедра и груди так близко, подумал, что ему, похоже, суждено умереть счастливым человеком.
— Так лучше, — прошептала она, целуя его в уголок рта.
— Еще бы.
Он провел ладонями по ее бедрам, медленно поднимаясь вверх, и затем его пальцы проникли под шелковые трусики, массируя ее мягкую плоть.
Она стала двигаться на нем, отвечая. Она была невероятной, просто невероятной, бесподобной. Но он заранее знал об этом. Тогда, впервые ощутив прикосновение ее тела в том лифте, он понял, что это будет нечто бесподобное. И огонь, и необходимость друг в друге. Он гладил ее, пока она не превратилась в дикарку, которая царапается, кусается и этим сводит его с ума.
— Майк, пожалуйста, — простонала она, неистово его целуя. — У тебя есть…
Он сразу же понял, что она имеет в виду.
— Да, в портмоне.
Он приподнял бедро, прижимая себя к интимной колыбели, образованной ею, совершенно поглощенный процессом. Каким-то чудом он-таки заполучил в руки портмоне, где и нашел небольшой пакетик, в то время как кредитные карточки успели разлететься по всей машине. Лесли, которая еще до этого сама наполовину его раздела, взяла на себя смелость совершить акт предохранения. От ее прикосновения на лбу у Майка выступили капли пота. Я просто не в силах выдержать этого, подумал он, осознавая при этом, что он даже еще не начал воображать, что она вообще может с ним сделать.
Каким-то образом он сумел удалить последний шелковый лоскуток с ее тела. Лежа на нем, она подалась несколько ниже, медленно и полностью заключая его в объятия. Задыхаясь, он прошептал ее имя, закрыл глаза и приложил огромное усилие, чтобы не взорваться сразу от удовольствия. Она двигалась вдоль его тела, приподнимаясь над ним с каждым вздохом. Он сближался и сливался с ней, все быстрее и быстрее вторгаясь в теплый и влажный сочный бархат, который так совершенно обжимал его. Он смутно осязал жесткую ткань сиденья, которая терлась об его спину, и также смутно — внутреннюю стенку дверцы машины. Эти раздражители меркли на фоне тех почти болезненных порывистых ощущений, пронзавших его, когда тело Лесли изгибалось на нем, а сама она стонала от наслаждения. В этот момент его чувства к ней глубоко проникли в него, оседая в душе, но готовые вырваться наружу в любую секунду, чтобы сплестись с ее чувством и тем самым привязать его к ней неразрывно.
Скоро, даже очень скоро все исчезло и растворилось в теплой темноте, которая стала для них спасительной бухтой в океане тумана, что окружал их машину. Вопреки туману. Вопреки ночи. Вопреки всему.
Они были вместе.
Свет вторгся в дремоту Лесли. Она начала ощущать болезненное онемение в ногах. Она отлежала обе руки. Лицо ее уткнулось во что-то тяжелое и теплое. У нее мерзла спина. До Лесли дошло, что уже давно рассвело, что она лежит на Майке, и что на ней только хлопчатобумажная юбка, оттягивающая ее талию.
Тотчас же ей вспомнилась проведенная ночь.
В ужасе она простонала, пытаясь подняться и одновременно укрыть себя чем-нибудь. Что же это она сделала в своем рвении доказать, какой страстной и безрассудной может быть? Она знала. Слишком хорошо все знала. Губы ее стали отечными и синюшными, во всех пикантных местах болело.
