– Скорее, ты перевоплощаешься в меня, – ответила ей Белинда. – А он начинает походить на того приятеля, который превратил меня в развалину. Твой Энтони – полное ничтожество, скуки ради забавляющееся твоими чувствами, просто так, чтобы посмотреть, что ты будешь делать.
– Да, – протянула Сара в трубку, – нечто в твоем вкусе, не так ли? Кентавр с огромным членом и опасным темпераментом.
– Моя ахиллесова пята, – со вздохом согласилась Белинда. – Но я надеюсь исправиться. Теперь ты понимаешь, для чего я хожу на все эти семинары и лекции. Подыскиваю подходящую программу, чтобы выздороветь от подобных самцов.
Сара почувствовала, что сарказм борется в ней с воспоминаниями о слезах Энтони. Они еще не высохли на ее ладонях, а часть их, наверное, впиталась, и кровь у нее теперь солонее, чем вчера. Но и об этом Белинде лучше не знать. Груда тайн между подругами становилась все выше.
Их беседу прервал стук в дверь, и Сара попросила Белинду не вешать трубку. Она ожидала увидеть горничную с пылесосом в руке, готовым вобрать в свое чрево мельчайшие следы прошедшей ночи, однако за дверью оказался посыльный, вручивший ей записку.
– Это был срочный звонок, – пояснил он и заторопился по коридору прочь.
«Звонила Ваша мать, – говорилось в записке, – просила связаться с нею. Марк в больнице после автомобильной аварии». Ниже следовал номер телефона клиники.
Время для Сары тут же остановило свой бег. Она сообщила Белинде, что прекращает разговор, чтобы позвонить матери, – что-то случилось с Марком. Страх жег ее раскаленным железом. Сара чувствовала, как у нее краснеют щеки, повышается температура; проходивший сквозь высокие, от пола до потолка, окна солнечный свет резал глаза. Прошли годы, прежде чем телефонистка в клинике сказала, что соединит с палатой.
– Я же говорила ему, что терпеть не могу машин, – закричала в трубку Клэр Нортон, как только услышала в ней голос дочери. – Я это предчувствовала. Если ты юрист, то это вовсе не значит, что ты должен ездить на самых пижонских марках. А они там все помешались на этих спортивных… штучках.
– «Порше», – вставила Сара. – Мама, что произошло?
– Он слишком быстро сворачивал на бульваре Сан-сет. – Сара слышала, что мать на пределе. – Врезался в столб. У него сломана нога и порезы на лице, один – глубокий.
– Но с ним будет все в порядке? Нога срастется?
– Да. Сейчас он спит.
Сара улыбнулась воспоминанию детства. Когда они с братом были маленькими и болели – пусть даже серьезными болезнями, – стоило им только заснуть, как родители начинали считать, что дело пошло на поправку.
– На лице, возможно, останется шрам, – добавила мать. – На щеке.
Слезы уже позади, подумала Сара, мать их выплакала и сейчас недоумевает, почему стала похожа на высохший колодец. Ее собственные слезы еще не подступили к глазам, только поднимались, но до открытия шлюзов времени оставалось совсем немного.
– Я вылечу к вам сегодня же, – сказала она. – Когда Марк проснется, скажи ему, что я люблю его. И попроси его не бегать на танцы до моего приезда.
В аэропорту ей были бы рады пойти навстречу, но единственное свободное место на прямой рейс до Лос-Анджелеса в два часа было в первом классе, так что, протягивая в окошко кассы кредитную карточку, Сара подумала, что лимит ее уже исчерпан. Не складывая, она кое-как побросала свои вещи в сумку, застегнула «молнию» и только потом вспомнила, что нужно позвонить Энтони. Мысль о нем оказалась где-то на задворках – так, смутный образ мужчины, с которым была когда-то знакома. Перед глазами у нее было лицо Марка. Она вспомнила покупку «порше» – черного, с серым салоном. Они мчались по прибрежной автостраде в Малибу, и Марк рассказывал о своей мечте стать партнером в юридической фирме, где он к тому времени проработал уже два с половиной года.
– Лучше бы тебе им стать, – поддразнила брата Сара. – Иначе за машину не расплатиться.
Миновав пирс, они остановились и вышли на обочину полюбоваться серфингом – крошечные фигурки на досках с непередаваемым изяществом скользили по бирюзовым волнам.
– Мне всегда хотелось научиться серфингу, – вздохнула Сара.
– Вот как? Тогда тебе придется в оба глаза следить за акулами.
Она помнила, что при этом Марк выразительно подмигнул.
– Акул я не боюсь, – заявила тогда Сара. – Меня больше пугают молодые люди, разъезжающие в «порше». Особенно когда им вздумается на скорости перестроиться из одного ряда в другой – в прямом и переносном смысле.
Так что же, именно это и случилось? Слишком быстрый маневр? Или наоборот – не перестроился, когда должен был это сделать? В мыслях она мчалась по шоссе на бешеной скорости, срезая повороты, торопясь предотвратить то, что уже не изменишь, стереть с пленки звук удара, хруст бьющегося стекла.
Минут двадцать она просидела на постели с сумкой в ногах, прокручивая различные варианты аварии. Потом напомнила себе, что должна позвонить Энтони.
Ему потребовалось почти пять минут, чтобы дойти до телефона, хотя Сара и предупредила, что звонит по срочному делу. Когда она рассказала о случившемся, о том, что после обеда вылетает в Лос-Анджелес, то в ответных его словах ей послышалась отчужденность и прохлада.
– Позвони мне, когда доберешься, – сказал Энтони. – Дашь знать, как он себя чувствует.
Сара положила трубку. Сквозь тревогу и страхи за брата острой иглой пробилась мысль: неужели этой ночью на ее место в постели уляжется Эллисон?
Самолет летел сквозь бесконечный день, оставив ночь где-то далеко позади, в другом мире. Погружаясь в дрему, Сара каждый раз видела перед собой лицо Марка, но дотянуться до него не могла – оно парило на недосягаемой высоте. Сара тянула руки, пытаясь коснуться его, но оно растворялось в небесной голубизне, как мираж, когда к нему подходишь ближе. Приземлиться они должны ранним вечером; Сара погрузилась в расчеты, определяя, сколько времени потребуется на то, чтобы забросить домой вещи и добраться до клиники.
Воздух в Лос-Анджелесе был свежим, прохладным и бодрящим. Этот город умеет приветить своих жителей, возвращавшихся из дальних странствий, размышляла Сара, гоня к клинике, опустив в машине все стекла, радуясь тому, что она дома, вдалеке от Парижа и Энтони, повторяя как молитву одну фразу: с Марком будет все в порядке. Несмотря на путаницу в часовых поясах, на перепады высот, странное ощущение невесомости, которое они порождали, мыслила Сара четко и логично.
Было почти семь вечера, когда она вошла в палату, где лежал брат. Собственно, не лежал, а сидел, поедая ужин и глядя на телеэкран. В палате он был один, что являлось хорошим признаком: значит, Клэр и Роджер Нортоны не настолько беспокоились за здоровье сына, чтобы остаться с ним на ночь.
