– Эй, – нежно позвала брата Сара, целуя его в свободную от бинтов щеку, – я же тебе говорила, что эти гонщики на «порше» – просто сумасшедшие.
– Вот уж нет. Это дороги у нас сумасшедшие. – Марк улыбнулся, но не глазами. – Ты могла бы и не приезжать, хотя я очень рад тебя видеть.
Сара села к нему на кровать. Гипс сковывал ногу Марка до самого бедра.
– Как ты? Нормально? – спросила она.
– Да, вообще-то в порядке, но в голове еще сумбур – как только начинаю засыпать, перед глазами сразу встает тот поворот. И знаешь, я не могу вспомнить ни одного звука. Такое впечатление, что весь мир вдруг онемел. Я и понятия не имел – ну, сразу после аварии, что и где у меня повреждено. Лицо все в крови, ничего не соображаю, успел лишь подумать: «Вот оно, сейчас-то ты и умрешь».
Сара поняла, что родителям Марк этого не рассказывал. Да и как можно сказать отцу и матери о том, что ты умирал, что тебя охватил холодный ужас и почудилось, будто смерть уже подошла вплотную? Есть какая-то черта, за которой разговоры на эту тему становятся исключительным правом родителей, и переступать эту черту просто не хочется.
В эти дни Роджер Нортон больше обычного стоял у окна, следя за плывущими по небу облаками. Походка у него изменилась, замедлилась, излюбленной темой разговора стало течение времени – когда он не вспоминал свой «кадиллак», по которому очень скучал. Клэр суетилась вокруг мужа, следила за тем, чтобы он не забывал позавтракать, готовила его любимые блюда и размышляла о том, как будут со стороны выглядеть ее и Роджера похороны. Сара с Марком в своих беседах старательно обходили эту тему, но мать знала, что у брата с сестрой одинаковое отношение к этим вопросам. Дети предпочитали ни с кем не делиться своими страхами; ни сын, ни дочь не согласились бы с утверждением, что судьбу не предугадаешь, что смерть может залететь в распахнутое окно, как порыв ветра.
– Что же на самом деле произошло? – Сара сосредоточенно смотрела на правую половину его лица и даже мысленно не хотела представить то, что было скрыто бинтами.
– У меня была слишком большая скорость – обычное искушение человека, сидящего за рулем «порше». Я не вписался в поворот. Так что ты ошиблась насчет того, что я не успел перестроиться. Все дело было в лишней скорости. Я ДОЛЖЕН был успеть. Тогда бы не оказался в больничной палате и по-прежнему оставался бы владельцем «порше».
Вот тут-то Сарины слезы прорвались наконец наружу.
– Да, – сказала она, – наверное, мне тоже нужно было перестроиться, перейти в другой ряд. Еще месяц назад. Господи, Марк, этого не должно было с тобой случиться. Ты же мой брат, мой защитник. Ты не должен страдать от боли – никогда!
Она упала ему на грудь, слезы, хлынув из глаз, скатывались на его больничный халат, пахший антисептикой.
– Сара, я в полном порядке. – Марк провел рукой по ее волосам.
– Я знаю. Это просто… все так сразу…
– Все, ха. То есть Энтони?
– Отчасти. Ну… главным образом, Но если тебе так… – конец фразы вылетел у нее из головы, плечи содрогались от рыданий.
– Эй, – Марк сжал ее лицо в ладонях, глядя Саре в глаза. – Мне всегда казалось, что ты в состоянии справиться с любым парнем. Вот уже не думал, что кому-то удастся одержать над тобой верх.
– Знаешь, я тоже считала, что у тебя не может быть проблем с машинами, что ты впишешься в любой поворот. Может, здесь и зарыта собака? Мы привыкли переоценивать свои силы.
Марк молчал. Голова сестры покоилась у него на груди. Сара слушала биение его сердца и возносила в душе беззвучную молитву, благодаря Бога за то, что он не дал ему смолкнуть в яростном всплеске металла и стекла.
– Сара, – начал он, – я зарабатываю на жизнь, пытаясь ставить под свой контроль различные жизненные ситуации, те проблемы, с которыми ко мне приходят люди, споры в суде, то, что я называю контролем. И это у меня получается. Тебе тоже всегда удавалось контролировать свои отношения с окружающими – ты никогда не сомневалась, что твоя рука сверху, что последнее слово за тобой. Опасность для нас с тобой заключается в том, что мы чересчур уверовали в себя, а в таком случае совершенно неизбежно случается что-то – для восстановления утерянного равновесия. Мы разбиваемся в машинах или подворачиваем ногу, попав ею в мышиную норку, мы обнаруживаем вдруг, что все вокруг изменило свои размеры, что жизнь теряет смысл. Так вот, когда я в машине налетаю на дорожный столб, я сталкиваюсь сам с собой, вот как я на это смотрю.
– А я? – спросила Сара. – Тоже разбилась о свое «я»?
– Не знаю. Это же ты провалилась в мышиную нору. Вот ты мне и скажи.
– Ну, я ловлю себя на том, что либо превращаюсь в какого-то постороннего, незнакомого мне человека, либо открываю в себе такие стороны, о которых никогда раньше и не подозревала.
Мягким жестом Марк убрал волосы с ее лба.
– Я не могу сказать тебе, как в таких случаях нужно поступать, – нежно проговорил он.
– Знаю. И знаю, что следует сделать, – купить машину побольше и ездить помедленнее. – Она поднялась, чтобы уйти. – Тебе надо поспать. Может, сегодня приснится что-нибудь хорошее. Я приду завтра.
– Но ты так и не рассказала мне о мышиной норе.
– Услышишь еще. Как только я буду знать, как оттуда выбраться.
Сара шла по коридору клиники, чувствуя себя разбитой из-за разницы во времени. Свет флуоресцентных ламп неприятно давил на глаза. Пара дверей в коридоре была распахнута настежь, и, подобно тому как водитель, приближаясь к перекрестку, где произошла авария, тормозит и поворачивает голову, Сара замедлила шаг и заглянула в одну из палат, где сестра, склонившись над больным, делала ему укол в руку. До слуха ее донеслось неразборчивое бормотание с чьей-то кровати.
Она сознавала, что ведет себя нескромно, – наверное, в клинике существовало неписаное правило, согласно которому посетителям следовало воздерживаться от праздных взглядов по сторонам, но поделать с собой Сара ничего не могла. Ее так и подмывало увидеть украдкой чужие мучения, тогда она не так остро переживала свои – связанные с Марком, со страхами родителей. Она должна была увидеть собственными глазами, что на самом деле все могло быть гораздо хуже.
Следующая раскрытая дверь – по соседству с лифтовым холлом – вела в полутемную палату, освещенную лишь ночником в изголовье кровати. Занавес от стены до стены делил палату пополам, отделяя Сару от чужих страданий. Однако то, что она могла видеть из коридора, заставило Сару подумать о том, что перелет оказал более разрушительное действие на ее психику, нежели ей это представлялось. Галлюцинация?
На кровати лежал мужчина лет тридцати, рядом сидел индеец. Сквозь повязку на голове мужчины проступала кровь, прозрачные трубки капельницы с разноцветными жидкостями подведены были к его венам. Индеец поднял голову.
