— Подсыпать отраву в пойло — твоя привилегия.
— Какие мы злопамятные.
— Не злопамятные, но впредь ты будешь отпивать из всего первой, прежде чем предлагать мне. Так что по поводу твоего ухажёра?
— Разве на свидании говорят о других парнях?
— А иначе как мне понять, насколько сильная он для меня угроза.
— Угроза?
— Угроза и препятствие. Насколько хорошо ты его знаешь?
— Достаточно.
— Это не ответ.
— Я знаю только то, что мне стоит знать. В остальное не лезу, это не моё дело.
— Интересный подход.
— Правильный подход. Есть вещи, которые должны оставаться личными.
Нелли не кривила душой. Имея собственные тайны, она никогда не лезла в потёмки сознания другого. Так что в случае с Майером знала лишь то, что тот считал нужным ей рассказывать. Знала, что он работает тренером в юношеской группе, а в свободное время зависает с друзьями в зале или дерётся в своих подпольных клубах. Знала, что такая жизнь не особо ему нравилась. Что он всегда хотел заниматься боксом более серьёзно и занимался им, однако профессиональный спорт пришлось покинуть по ряду причин. Таких, что теперь ему вообще было запрещено драться. Под угрозой летального исхода.
Несколько лет Макс держался, но не выдержал. Бои были ему необходимы, как воздух и вода. Даже угроза смерти не могла остановить это желание. А ещё Пылаева знала, что её друг был женат. Сильно он не распространялся, но развод вроде произошёл по инициативе партнёрши, с которой у них в какой-то момент разошлись интересы. Нелли лишь догадывалась, что пристрастие Майера сыграло в этом немаловажную роль.
Честно говоря, если хорошенько призадуматься, друг много чего от неё утаивал. И много чего не позволял себе в её присутствии. Никогда не курил, хотя пахло от него сигаретами постоянно. Не повышал голос. Не сквернословил, фильтруя речь и темы, особенно тщательно обходя то, что касалось его детища и здоровья. Да и вообще сдерживал себя. Во многом.
Пельке доводилось становиться случайной свидетельницей его общения с другими: девушками и парнями. И там был совсем не тот милый добрый Майер, что интересовался у неё по утрам: тепло ли она одета. Смех и грех. Она рядом с ним почему-то не могла быть собой. Он рядом с ней тоже по какой-то причине притворялся. Наверное, именно поэтому у них ничего и не получалось.
— Ешь. И приличия ради, прекрати думать о нём, пока ты со мной, — от Матвея не укрылась растерянность, волной прошедшаяся по женскому лицу, пока та копалась в воспоминаниях.
— Ты сам поднял эту тему.
— Да. А теперь закрываю. Давай лучше поговорим о другом.
— Например?
— Твой любимый цвет?
Пылаева не сдержала слабой улыбки, вытирая испачканные соусом уголки губ.
— Правда? Любимый цвет?
— А почему нет?
— Ладно. Удивишься, но белый.
Да. Правда. Звучало необычно.
— Почему?
— Не знаю. Это цвет чистого листа. На котором можно разлить любые краски.
— Интересно.
— А твой?
— Чёрный.
— Потому что…
— Потому что он мне идёт, — женский заливистый смех разнёсся по всей крыше, стремительно уносясь ветром высоко к облакам. Бондареву очень нравился этот смех. — Любимое время года?
— Весна. Но не ранняя, когда всё гадкое и серое. Люблю, когда уже распускается черёмуха, а солнце достаточно прогрело землю, чтобы ушла слякоть.
— Окей. Время суток?
В ответ развели руками, охватывая всё вокруг.
— Ночь. Ночью спокойно и уединённо.
— Хорошо. Ммм… что всё же случилось между тобой и Артёмом?
Улыбка слетела с лица Пельки.
— Неудачный вопрос.
— Ну. Попытка — не пытка. Вдруг прокатило бы.
Дрогнувшая скула красноречиво намекнула, что он дурак.
— Допрос окончен?
— Нет, — Матвей, отставив термос, встал с места, жестлм приглашая её за собой. — Потанцуем?
— Вальс?
— Да к чёрту его.
— Тут нет музыки.
— Ещё как есть, — Нелли увлекли на свободный участок крыши, притягивая к себе. Из кармана мужской куртки, накинутой поверх толстовки, достали проводные наушники и телефон. В ухо Пельки бережно вставили один из микрофончиков, в которой заиграла спокойная музыка. Смартфон убрали обратно, освобождая руки, чтобы обнять её за талию.
Пелька послушно приобняла его плечи. Глаза в глаза. Расстояние между лицами всего несколько сантиметров. Едва заметный пар вырывался из её чуть приоткрытых губ, смешиваясь с его. Нелли неторопливо повели в танце. Вечер, крыша, они. Романтичней момента и не придумаешь.
— Расскажи мне что-нибудь, что никто не знает, — попросил Бондарев, вдыхая сладковатый привкус жвачки, витающий вокруг неё.
— Зачем?
— Тогда у нас будет одна тайна на двоих.
Снова непроизвольная улыбка. Какая-то эмоциональная кардиограмма.
— У меня сломан нос и два пальца на ноге. Неудачно покаталась однажды на велике.
— А так и не скажешь, — Матвей, прищурив один глаз, присмотрелся к её носу. — Всё ровненько и симпатично.
— И слава богу! А ещё мелкой… — Нелли смущённо уткнулась лбом ему в плечо. — Я прыгала на кровати и задавила морскую свинку.
— А, так вот откуда растут ноги у твоих садистских наклонностей, — усмехнулся тот. — Я знал, что они не из пустоты.
— Вот вообще не смешно. В жизнь не забуду мамину реакцию и маленькое тельце на окровавленном одеяле.
— Надо полагать.
Они продолжали кружиться в недотанце, больше напоминающем топтания неуклюжих медведей, так как толщина верхней одежды сковывала движения. И мешала той интимности, что могла бы случиться в помещении. Однако и того, что было хватало, чтобы от происходящего захватывало дух. Нелли чувствовала, как её куртку то и дело одергивают, чтобы спину не задуло холодным ветром, и эта забота была в сотни раз трогательнее, чем любые романтичные сюсюканья.
Какое-то время она продолжала умиротворённо лежать на его плече, слушая песню в наушнике, но в какой-то момент выпрямилась, снова встретившись с завораживающими глазами цвета морской синевы. Разве раньше они были такими притягательными?
— Теперь ты. Расскажи что-нибудь, о чём никому ещё не говорил.
— Ммм… Мне вообще не нравится название нашей группы. Только тч-ч-ч, Дине не слова. А то она меня убьёт, — прошептали ей заговорщески.
В ответ снова громко засмеялись, так красиво и непосредственно, что Матвей не удержался от поцелуя. Мягкого, короткого и едва уловимого, но от которого задрожало всё внутри. Пылаева задумчиво облизала приятно заколовшие губы. Ей нравились те ощущения, которая она испытывала. Конечно, она немного побаивалась их, но всё равно нравились. Давно, уже очень давно она не чувствовала подобного.
Нелли не боялась снова влюбиться. В конце концов, нельзя вечно оглядываться назад. Не все парни мудаки, а ставить крест на личной жизни, по меньшей мере, глупо. Один неудачный опыт не закономерность. Однако снова нырять в омут было страшновато. Потому что это перемены: в жизни, в себе. Но, кажется, ей хотелось нырнуть и посмотреть, что из этого выйдет.
Парень, что сейчас обнимал её и смотрел как-то по волшебному гипнотически, ей нравился. Очень. Ей нравилось дурачиться с ним, нравилось обниматься, нравилось целоваться. Нравилось смотреть на то, как он смотрит на неё. Нравилось то, что он вызывает в ней этим взглядом. Нравилось, что его не пугала её чокнутость. Ну и нравилось, конечно, что он тот ещё красавчик, и они неплохо смотрелись вместе.
Однако нашлось и то, что Пельке совсем не понравилось. За что в одну из ноябрьских суббот, рано утром, когда не стукнуло и девяти, а всё общежитие пока сладко отсыпалось после кутежа в пятницу, она с гневным воплем влетела в мужскую спальню, которая никогда из личных соображений никогда не запиралась.
Не поспоришь. Когда тебя будят лупя тапком, при чём больно лупя — это быстро приводит в чувство. Матвей такое пробуждение раньше не практиковал, а он, между прочим, долго жил с сестрой в одной комнате.
— Эй, эй! Женщина, умерь пыл! — прячась от побоев, он понадёжней укутался под синтепоновой броней.
