стал практически железным лязганьем, невольно вызывающим импульс сесть прямее или же вовсе вытянуться в струнку. — Кто из вас конкретно теперь несет ответственность за безопасность гражданки Рубцовой?
— Я! — рявкнули мы, не сговариваясь в две глотки.
— Разберемся, — глянул я зло на Леху. Ну угомонись ты уже, не лезь, а!
— Меня это не устраивает, Бобровы, — отрезал ожидаемо Корнилов. — Разборки личные вокруг объекта охраны — самое последнее дело. И, по моему опыту, смысл таких разборок — соперничество между парнями, а не выяснение, кто станет надежной опорой девушке. И заканчивается тем, что она остается и вовсе без этой опоры и защиты. Так что это не вы снимаетесь с задания, а я вас отстраняю.
— Что? Да у вас права нет! — налег грудью на стол Лёха.
Я сдержался, не рванувшись, но внутри всего расшатало опять. Сильнее всего как раз от стыда. Мужик все правильно просек. Мы вокруг Оксаны бодания тупые устроили, делим ее, что тот кусок мяса кобели, а у нее и без нашего бычизма проблем хватает. Но отстранять… Да с какого хера?!
— У меня в приоритете — обеспечить безопасность Оксаны и уберечь ее от ошибок непоправимых. У вас — кто сумеет ее… застолбить, — не жалея, продолжил нас размазывать по полу Михаил. — Для вас это сиюминутное самцовое соревнование, для меня — вопрос крайней важности. Так что права у меня как раз есть. Еще возражения?
Возражений, по сути, хоть задницей ешь, а вот по факту озвучить…
— Возражений нет, — процедил я, признавая его правоту, — но есть просьба. Можно сохранить за нами выполнение этого задания, если мы дадим слово отложить любые личные противоречия до его завершения?
— Да, — ответил Корнилов после секунд тридцати размышления. — Но первый же инцидент…
— Нет, Михаил Константинович, мы не подведем! — подорвался с места Лёха, да и я подскочил.
Валить надо, пока он не передумал. Само собой, херни он по столу кулаком, запрещая нам впредь и приближаться к синеглазке, и я бы не сдержался — послал бы его. Но иметь препятствие еще и в виде Корнилова между мной и Оксаной, когда там и так уже собственный мегакосяк и брат, который это косяком не считает и рогом упирается, не хотелось бы. Итак все непросто.
При чем самое непростое — понять, почему просто забить, отступиться и послать все к хренам и мысли нет.
— Бобровы! — окликнул нас Корнилов. — Вопрос с Крупениным уже решен. Радикально и надолго. Разрешаю озвучить это Рубцовой и даже приписать себе, — усмехнулся он и, не скрываясь, прижался губами к виску Лены.
— Не имеем привычки себе чужие заслуги присваивать, — ответил Леха. — Уважуха вам, Михаил Константинович.
Оксана
Оставшись наедине с собой, я какое-то время по-дурацки вышагивала по коридору от кухни до прихожей, курсируя в ароматах своих внезапных любовников, пока те окончательно не перестали улавливаться. Зачем? Кто бы мне сказал. Потом засела в ванной, погрузившись по самый подбородок и громко сказала:
— Конечно же я их больше не впущу. Ни за что.
И тут же нервно рассмеялась над собой. Боже, Оксана, какая тупость же! Они теперь знают, где я живу и могут подстерегать под подъездом в любой момент.
— Господи, была у меня одна проблема в лице мужчины, а стало три! — продолжила смеяться, хоть и выступили слезы. — Ты прекрасно умеешь только плодить свои проблемы, а не решать их. Вот как? Как?!!
Психическое веселье иссякло, а с ним и сама нервозность. А почему я, собственно, не должна больше пускать Лекса и Алексея и бояться новых встреч с ними? Что может случиться хуже, чем уже случилось? Я занималась сексом с двумя братьями и мне было хорошо. Было хорошо. С двумя. Как уже не скрывайся от них, этого факта ничто не изменит. Я та самая шлюха, коей считал меня бывший. Ничто, ни мое самоубеждение в обратном, ни жесточайшее воздержание, ни тотальное отрицание своей женской сути не помогли. У меня был спонтанный, самый грязный из возможных, секс и мне понравилось. И что теперь? А теперь надо утереть сопли и слезы и начать думать головой, раз уж она наконец на связи, пока тело все еще поет от такой забытой и желанной удовлетворенности.
Первое. Обо мне. Я однозначно нуждаюсь в сексе и отказ будет приводить ко все новым срывам, что могут закончиться куда как хуже, нежели сегодня. Отрицание до нельзя предельной очевидности всегда оборачивается именно против отрицающего в первую очередь.
Дальше, помимо секса. Я однозначно нуждаюсь в возможности защититься от Матвея или даже просто защите. А самостоятельно я на этом поприще похоже бесполезна. Не то, чтобы я стала считать себя абсолютно безнадежной после первой попытки научиться стрелять, которую и попыткой-то назвать смешно. Просто сейчас, с хорошенько прочищенными внезапным сексом мозгами я четко вижу, насколько же были весомыми первоначальные доводы моих любовников. Оружие это может и инструмент защиты, но не сама защищенность, да к тому же в моих неопытных руках, да при панике крайне опасное для окружающих. А то, что паники при встрече с Матвеем никак не избежать я тоже четко осознаю. Да, запрещаю себе бояться, но это же нереально в исполнении. Выходит, путь один — искать защиты извне.
Второе. О братьях. Алексей сказал «все нормально, ничего такого не произошло». Бывший утверждал, что мужики похотливы и почуяв в женщине шлюху скажут ей что угодно, да и сделают многое, только бы заполучить желаемое. Чего желают мои любовники? Продолжать. Оба. Алексей готов явно и втроем, Лекс в этом вопросе более категоричен, но да, оба хотят продолжения. И если руководствоваться рассудком, то зачем мне им отказывать и гнать их? Смысл?
Подумала и содрогнулась и невольно стиснула бедра. Но тут же и развела их, бесстыдно опустив руку и накрыв себя между ног ладонью.
Оксана! Серьезно? Даже втроем? Вот так, как было в лесу?
А как было в лесу?
Внезапно.
Стыдно.
Дико.
Сладко.
Хорошо настолько, что слов нет. Но… втроем?
Внутренние мышцы сократились, и моя голова безвольно откинулась на бортик ванной, когда я сняла внутренний запрет на покадровый просмотр недавних событий. Я целую Лекса, прижатая теснее некуда к Алексею и ощущая давление его напряженной плоти на мою поясницу. Я же, так отчаянно выстанываю в рот Алексея, пока его брат терзает поцелуями мою шею и грудь. Две пары сильных жадных рук, требующих меня себе и буквально выдирающие из одежды. Одурманенные и одновременно взаимно гневные взгляды мужчин, чья похоть
