говорила со мной в прошлый раз. Шелковая. Надолго ли?
— Не сегодня.
Вообще нет настроения спорить и препираться, а без этого не обходится ни одна наша последняя встреча. Даже в постели она умудрилась начать раздавать претензии и выносить мне мозг — у меня упал, и я отправил ее на такси домой.
— А когда? — настороженно спрашивает она, и я уже предвкушаю разрыв барабанных перепонок. — Что между нами происходит, Ян? К чему все идет?
На последнем слоге интонация ползет вверх, но Софа еще держится. Прямо-таки удивлен.
— Что ты хочешь от меня услышать? Сейчас нам точно не нужно видеться, или это закончится плохо.
— Ты бросаешь меня? — А вот и здравствуй глухота на одно ухо.
— Я ни слова не сказал, а ты уже орешь! Когда ты превратилась в психованную истеричку?
Дальше льется несвязный бред в мой адрес: невнимательный мудак, бессердечное животное, неблагодарная скотина. Чтобы не слышать в очередной раз, что Лазарева потратила на меня лучшие два года своей жизни, я ее сбрасываю. Это становится слишком сложно.
Поехать бы к маме, отпустить сиделку и остаться там ночевать. Медсестры уже все прикормлены. Торт, бутылка игристого — и проблема решена. Думаю об этом и понимаю, что, нет — сегодня там, наверное, вскроюсь после всего.
Не день, а мясорубка. До сих пор трясет от злости — Василич отчитал при всех, как малолетку. Я ему больше двадцати очков занес, а он отымел меня за то, что не по его схеме играл и пасы не давал. И в чем я виноват, если даже Савва тупил?
Набив желудок, я немного успокаиваюсь и сажусь за ноут — нужно добить диплом после предзащиты. И речь. И учесть все замечания по презентации. «Миграционная политика России в двадцать первом веке» явно меня заждалась.
Но через час и это занятие кажется бессмысленным, потому что я снова и снова возвращаюсь к Ланской. На роликах своих кататься не пошла, я бы дверь услышал, значит, хреново ей — эта больная каталась даже со сломанной рукой. И вот положить бы на нее, лечь и досмотреть «Во все тяжкие», а я все равно откладываю пульт и тру лицо. Если она откинется, это будет считаться местью? И почему на душе-то гадко так?
Сука!
Пока не успел обмозговать, выхожу из дома и стучусь к Ланским. Если откроет папаша ее… Я бы хотел, чтобы открыл он. Да хоть кто-то. Только ни черта не открывают. Заглядываю в окно — свет не горит. Отхожу подальше, но на втором тоже темно.
Стремно. Я собираюсь идти спать и вижу бездыханное тело перед глазами.
Ар-р-р!
Больше не думаю. Я просто поднимаюсь к себе наверх. Просто выдвигаю лестницу и забираюсь на чердак. Просто ныряю в люк, спускаюсь на руках и, прыгнув вниз, оказываюсь в доме Ланских.
Что я здесь забыл?
Темно. Лишь уличные фонари подсвечивают дверные проемы. Тихо. Но я слышу приглушенный шелест и иду на звук.
Вода. Я понимаю, что течет вода еще задолго до того, как заглядываю в чужую ванную комнату, но отказываюсь это понимать. Даже как будто бы удивляюсь, увидев круглое зеркало с холодной подсветкой, в котором отражается запотевшая душевая кабинка. Удивляюсь, но не отступаю, точно это выше моих сил — сдаться и уйти.
Оказавшись внутри, я стопорюсь босыми ногами на мягком ковре. Не могу произнести ни звука, потому что связки отказывают. Взгляд, видимо, заклинивает, так как я смотрю на нее не моргая. Ланская определенно в полном порядке и снова меня переиграла.
Я, как пацан, готов спустить в штаны от размытого силуэта груди. Будто в первый раз, подглядываю за девчонкой в летнем лагере, чтобы потом всем рассказывать, что видел сиськи. Она как раз проводит по ним рукой, смывая пену, и я с шипением втягиваю сквозь зубы воздух. Затем поворачивается ко мне спиной и подставляет лицо потоку воды. Массирует голову, пока ее охренительный зад словно навсегда выжигают на мой сетчатке лазером.
Нужно валить отсюда. Пока не довела до греха.
Едва я думаю об этом, Ланская выключает воду и тянется за полотенцем, которое перекинуто через створки душа. Опустив голову вниз, вытирает волосы, шею. И если бы я наблюдал все это не сквозь родительский контроль в виде запотевшего стекла, у меня бы, наверное, уже давно к чертям разорвало яйца. А когда она заворачивает себя в полотенце, как в кокон, и, открыв дверцу, собирается шагнуть на тот самый коврик, где стою я, наши взгляды встречаются.
И мы разбиваемся. Вдребезги.
В ее горле застревает крик, в моем — все дерьмо, которое я готов вывалить на нее, лишь бы оттолкнуть.
Мы молчим. До тех пор пока я не переступаю порожек и не толкаю ее обратно к стене, сжав чертовски тонкую на фоне круглой задницы талию через махровое полотенце, которое хочется спалить к чертям собачьим.
— Что… ты делаешь? — звучит глухо и понятно лишь по движению губ. Покусанных, полных, ярких, как блятское кровавое солнце, губ.
— Проверяю.
Все. Занавес. Спектакль окончен, потому что теперь на сцену выходят живые эмоции.
Я с зубами набрасываюсь на ее рот. Вкусный, влажный и отзывчивый рот. Да, она мне отвечает! Когда прихватываю зубами ее нижнюю губу — она стонет. Сдавленно, жалобно, как будто тихо умоляет меня продолжить. Когда втягиваю верхнюю — дрожит всем телом. А сталкиваюсь с ее языком — врезается ногтями в мой затылок и тянет к себе.
Это, блять, как ожившее порно с сюжетом. То самое, где долго раскачивают лодку и которое я обычно проматываю до горлового, но здесь и сейчас стопорюсь именно на завязке.
Я целую ее, наклонив голову вбок, чтобы глубже, сильнее, яростнее. Бьюсь об ее язык, как корабль о скалы. Насмерть, блять. Не отрываясь от губ, которые будто припаяло к ней, опускаю ладони ниже, касаюсь голых бедер и медленно, точно мне некуда спешить и впереди целая вечность, пробираюсь пальцами за край полотенца. Чтобы сжать неприкрытый зад и толкнуться ей между ног стояком. Да, у меня стоит так, будто я год не дрочил. Ноет, рвется в бой, и я уже готов кончить, точно святая невинность здесь я, а не…
Блять, она же девственница.
И что, это меня остановит?
Нет.
Я толкаю ее к мокрой плитке и отдираю от себя руки, которые тянут мою футболку вверх. Это слишком. Если она меня облапает, я трахну ее прямо здесь. Стиснув
