— Вы писали записки Чаку? — он уточняет, и мистер Мерфи кивает. — Вы выпустили её из багажника в ту ночь, когда я её запер?
— Вы меня выпустили? — спрашиваю я, глядя на мистера Мерфи широко раскрытыми, недоверчивыми глазами.
— И вы погнались за ней с ножом, — уточняет Черч, и мистер Мерфи стонет, закрывая лицо руками. — Предположительно, чтобы напугать её?
— Я не собирался причинять вред Чаку, — стонет он. — Мне жаль, что я написал эти ужасные вещи. Я не знал, как ещё заставить её уйти из школы. — Он поднимает лицо, выражение осунувшееся и усталое.
— Откуда у вас ключи от машины моего отца? — спрашиваю я, моргая в замешательстве.
— Из комнаты отдыха, — смущённо признаётся мистер Мерфи, и мои брови поднимаются вверх. Конечно. Точно так же, как я планировала украсть его ключи. Почему, чёрт возьми, я не подумала об этом раньше?
— «Дорогой младший», — начинает Черч, зачитывая предсмертную записку — или, скорее, не предсмертельную записку — по памяти. — «Я думаю, они знают о нас. Я мало что ещё могу сделать. Если ты захочешь встретиться со мной, ты знаешь, где меня найти. Я буду ждать вместе с ангелами. Люблю, Джей». Объясните это, пожалуйста.
— Культ узнал, что Дженика знала о них, что она наблюдала за ними, — говорит мистер Мерфи, и стыд окрашивает его слова. — Мы не были уверены, знают ли они обо мне тоже. Она собиралась покинуть кампус, но ей нужно было, чтобы Джек подвёз её; она не хотела рисковать и вызывать машину. Она думала… Ну, не имеет значения, что она думала.
— Джек? — произносит Спенсер высоким и напряжённым голосом. Я оглядываюсь назад как раз вовремя, чтобы увидеть выражение удивления на его красивом лице. Близнецы обмениваются взглядами у него за спиной и выходят вперёд, как почётный караул, становясь по обе стороны от него. — Джек убил Дженику?
— Нет, но я думаю, он знает, кто это сделал, — отвечает мистер Мерфи, внезапно вставая и протягивая руку к шнуру на жалюзи. Когда он открывает их, я понимаю, что мы здесь закончили. Он сказал нам всё, что собирался. Он хороший человек, добрый, но в то же время трус. Это совершенно очевидно. — Постарайтесь не быть к нему слишком суровым. Если бы он заговорил, то тоже был бы мёртв. А теперь возвращайтесь в общежитие и оставайтесь вместе. Всё почти закончилось… — его голос затихает, и я обмениваюсь взглядом с Черчем.
Что, чёрт возьми, это должно означать?
И хорошо это или плохо?
Глава 9
Рейнджер с грохотом ставит набор керамических мисок на стойку, разбивая одну пополам. Он буквально кипит от злости — выпекается в вихре сахара, масла и муки. Его слова, сказанные прошлой ночью: «шлёпнуть тебя по заднице и оставить отпечаток руки в муке», — на мгновение всплывают у меня в голове.
— Ты в порядке, чувак? — спрашивает Тобиас, пытаясь легонько дотронуться до плеча друга. Рейнджер игнорирует его и продолжает взбивать все ингредиенты, необходимые для лимонного пирога с безе.
— Культ? — Рейнджер что-то бормочет, но больше похоже, что он разговаривает сам с собой, чем с кем-либо из нас. — Моя сестра была убита культом?
Черч достаёт страницы из конверта из плотной бумаги и изучает их, в то время как остальные из нас оглядываются по сторонам и пытаются сами что-нибудь разглядеть.
Здесь снова есть тот символ, тот самый, что на камне, рядом с уникальным почерком Дженики. Неудивительно, что Черч утверждал, что записку могла написать только она; её почерк похож на подпись.
«Это символ, который я видела на камне над кроватью Либби. Она выхватила его обратно, когда я спросила об этом, и издевательства стали ещё хуже. Намного хуже. Я об этом не думала, пока не нашла этот ключ. Пока я не увидела их в лесу, одетых в их мантии и маски.
Адамсон и Эверли, две разные школы, но с одной историей.
Мне не нравится, как это выглядит — ни мне, ни кому-либо другому, кто вляпается в эту неразбериху.
Опасность здесь очень, очень реальна».
Черч переворачивает страницу, не дожидаясь, чтобы посмотреть, увлечены ли остальные чтением вместе с ним.
— Где, чёрт возьми, мои лимоны?! — Рейнджер рычит, опрокидывая вазу с фруктами. Яблоко перекатывается через кухонную стойку и подпрыгивает на полу. Мгновение я пытаюсь решить, стоит ли мне подойти к парню или ему нужно побыть одному, останавливаясь на последнем, когда он смахивает деревянную миску со стойки предплечьем.
Кроме того, я чувствую, что нам всем нужно быть начеку, чтобы понять, из-за чего он здесь на самом деле бушует.
На следующей странице показан тёмный рисунок, выполненный углём, который ужасно похож на дверь, ведущую в туннель, как, скажем, та, на которую мы наткнулись в прошлом году во время весенних каникул.
«Лайонел — единственный, кто ещё дарит мне радость, единственный человек, который забирает мою боль. Когда он рядом, мне не нужны таблетки Джека или чрезмерная самоуверенность Рика; мне нужен только он. Он держит меня за руку так, как мальчик всегда должен держать за руку девочку — как будто он скорее умрёт, чем отпустит её, но также как будто он помог бы поднять её в небо и попрощаться, если бы она этого захотела.
Мне не следовало вести его по этим ступенькам или тащить в лес.
Это моя вина.
И я хочу убедиться, что я единственная, кто заплатит за свою ошибку».
— Становится мрачнее, и быстрее, — произносит Спенсер, когда я отрываю взгляд от страниц дневника, чтобы посмотреть ему в лицо. Он немного вспотел, как будто потерялся в этом моменте, как будто только что осознал, что то, что случилось с Дженикой, может очень легко случиться и с нами.
Я облизываю губы, когда Черч снова перелистывает страницы, беру Тобиаса за руку, когда он наклоняется, чтобы схватить мою. Мы обмениваемся взглядами, прежде чем повернуться обратно и оказаться лицом к лицу со страницей, заполненной этой W-образной руной, нарисованной красным, снова, снова и снова.
«Они знают, что мы знаем.
Братство Священнослужителей.
Они услышали, как мы крались, и они знают.
Я думала, что если отправлюсь домой на каникулы, то там буду в безопасности. Но судя по тому, как мой отец смотрит на меня, я не думаю, что это правда. Больше нет».
— Рейнджер, — говорит Черч, поднимая голову от страницы, чтобы посмотреть, как его друг вкладывает каждую унцию гнева и разочарования, которые он испытывает, в пирог с лимонным безе. Он взбивает сахар, муку, кукурузный крахмал и соль в кастрюльке с таким видом, словно они должны ему денег. Затем ему нужно будет перемешать лимонный сок и цедру, молоко и сливочное масло, затем осторожно добавить горячую смесь к нескольким яичным желткам, не доводя их до готовности. Это чертовски сложно: поверьте мне, я испекла слишком много лимонных меренг, чтобы сосчитать. О, и ещё меня ударили по лицу несколькими моими пикантными неудачами. — Ты в порядке?
— Нет. — Рейнджер оборачивается, его челюсть дёргается от гнева, сапфировые глаза становятся угольно-чёрными от ярости. — Нет, я не в порядке. — Его внимание переключается на меня, и я сглатываю. Он думал, что напугал меня раньше? Не-а. Хотя, может быть, немного сейчас. «Да, и ты вроде как в восторге от этого. Ненасытная сука». — Мне нужно раздеться.
Сейчас он дрожит, и всё же всё, о чём я могу думать, это: «как сильно ты можешь любить парня, который раздевается догола, надевает фартуки с оборками и выплёскивает свой гнев наружу?» Ответ таков: «всей силой, что у тебя есть». Я прикусываю губу.
— Ничего, если я разденусь? — спрашивает он, и отвечает Черч, элегантно указывая в направлении друга.
— Раздевайся, пожалуйста, — говорит он и снова переворачивает страницу.
Мне трудно снова взглянуть на вырванные страницы дневника. Во-первых, потому что читать это немного душераздирающе. Во-вторых, потому что я, может быть, немного напугана этой культовой идеей. И в-третьих, потому что Рейнджер отбрасывает фартук в сторону и раздевается прямо там, посреди кухни.
