где раньше было сердце, зияла дыра, из которой сочилась кровь — медленное кровотечение, такое, когда хочется поскорее убить себя, но облегчение от смерти не приходит.
Он размышлял над этим несколько мгновений, прежде чем провести рукой по лицу.
— Да. Я отпущу тебя.
Я знала, что он отпустит. Альтернатива означала, что он решит оставить десятки девушек на изнасилование и пытки. Он был засранцем, но он бы так не поступил. Они сделали своей миссией их спасение.
Я встала и отряхнулась.
Он схватил меня за локоть, на коже остались синяки.
— Если тебе нужен номер, мне нужно взять свой телефон.
Чендлер отпустил мою руку, отпихивая меня от себя.
Я улыбнулась про себя, когда шла обратно к дивану. И снова я играла на победу. Грей Ван Дорен забрал у меня все. Пришло время забрать все у него.
Подошвы моих ботинок гулко стучали по полу. Мои шаги были торопливыми и тяжелыми. Я потянулся вверх и ослабил галстук, в конце концов, сказал к черту и развязал эту чертову штуку. Он свободно висел на моей шее, но я все еще не мог дышать. Я захлебывался воздухом, задыхался, не мог быстро выйти на улицу. И когда двери дворца распахнулись, и я вышел во двор, я закрыл глаза и втянул в себя весь воздух, какой только мог. Выдохнул его.
Втянул.
Выдохнул.
Втянул.
Медленно.
Постепенно.
Более половины моей жизни Сэди была моей навязчивой идеей. Теперь она чувствовала себя врагом.
Лиам был мертв из-за нее.
Невинные девушки — такие, как Сэди, в которую я влюбился, такие, как Лирика — страдали из-за нее.
Двенадцать чертовых лет она была единственным, что сохраняло мне рассудок. Она была призом, за который я боролся. Она была светом в моей тьме. Она была всем, блядь, всем. Все, о чем я думал годами, это снова обнять ее, прикоснуться к ней, поцеловать ее, трахнуть ее. Любить ее. Я побывал в аду и обратно, и любая надежда на то, что все это того стоило, была просто разорвана в клочья.
Я думал, что день, когда я узнал, что она была выбрана королем и приговорена к судьбе, которую она не заслужила, был худшим днем в моей жизни. Я думал, что ничто не может быть больнее, чем осознание того, что я не спас ее.
Я ошибался.
* * *
— Так скоро вернулся? — спросил Мэддокс, когда я появилась перед дверью единственного человека, который мог придать всему этому смысл.
— Ты сделал то, что я просил?
Он кивнул.
Я вручил ему двести фунтов, затем толкнул дверь и вошел внутрь.
Я позвонил заранее, когда ехал из дворца. Как я и просил, Уинстон был на холоде. Он свернулся на кровати в позе эмбриона, прижав колени к груди, а его запястья были пристегнуты к лодыжкам. И он был голый. На тумбочке рядом с его кроватью лежали три предмета, а стул был поставлен достаточно близко, чтобы мы могли сблизиться.
На его спине все еще оставались красные полосы. Некоторые из них начали покрываться струпьями в местах разрывов кожи. Уинстон был в отличной форме для человека, которому было почти пятьдесят. Он был красив в классическом стиле. Жаль, что он был гнилым внутри.
Я не любил бездумное пролистывание страниц или игры в цифровые игры. У меня не было социальных сетей именно по этой причине. Но сейчас мне хотелось чем-нибудь занять время; чем-нибудь, что не включало бы в себя многочасовое разглядывание голой задницы Уинстона.
Я думал о Сэди и о том, как она стала такой, какая она есть. Я думал о том, что она сказала о Лирике. В этом не было ничего такого, о чем бы я не думал сам, по крайней мере, сто раз. Я был ее монстром. Я жил с этим грузом каждый проклятый день. Именно поэтому я отпустил ее. Потому что, несмотря на то, что думала Сэди, я не был похож на тех других мужчин, на таких, как Уинстон Рэдклифф. Вот почему я держался подальше от Лирики, почему каждый день оставлял ее одну в пустом поместье. Я не мог смириться с мыслью, что я ее похититель. Я думал, что если я проявлю милосердие к Лирике, то вселенная сделает то же самое для Сэди.
Я ошибался.
К черту вселенную.
Уинстон разбудил меня, пока я не погрузился в свои мысли.
— Хорошо выспался? — спросил я, когда он посмотрел на меня.
В его глазах вспыхнула паника. Беспредельный страх окрасил его мужественные черты. Он дергал за молнии, но чем сильнее он боролся с ними, тем больше они впивались в его кожу.
— Разве ты не причинил достаточно вреда?
Должно быть, он говорил о своей спине.
— Ты пробыл здесь один месяц. У меня есть двенадцать лет, чтобы нанести ущерб.
— Ты ебанутый на всю голову, ты знаешь это?
Я пожал плечами.
— Может быть, — я говорил с ним так, как учитель говорит с учеником или мать с ребенком, тщательно формулируя свои мысли. — Я собираюсь задать тебе вопрос, и то, что произойдет дальше, будет зависеть от твоего ответа. Понятно?
Он усмехнулся — смелый ход для человека, которого били раньше и связали сейчас.
— Я тебе ни хрена не должен.
Я подошел к тумбочке и взял первый предмет, держа его так, чтобы он мог видеть. Зеленое стекло полной пивной бутылки с металлической крышкой было прохладным на ощупь, как будто ее недавно достали из холодильника.
— Наверное, это бы неплохо вошло, — я посмотрел на острые края крышки и поморщился. — А вот выходить, наверное, будет неприятно.
— Ты бы не стал.
О, но я бы сделал.
Я поставил бутылку обратно на подставку, затем взял лежащий рядом огурец.
— Лично я не вижу в этом ничего привлекательного, но я слышал, что это отличный вариант на крайний случай, — я погладил внешнюю сторону и поднял бровь. — У него есть гребни.
— Пошел ты.
Я поднял банку с вазелином, которую держал на коленях, помахал ею в воздухе, затем поставил ее на пол рядом со своими ногами.
— Это один удар. Продолжай говорить, — я хотел убить его. В конце концов, я собирался это сделать. Но сегодня мне пришлось довольствоваться пыткой задницы.
Его тело заметно задрожало. Хорошо.
Я положил огурец на место, затем взял тяжелый черный фонарик, такой, каким пользуются копы.
— На случай, если у тебя появятся светлые идеи, — затем я ухмыльнулся
